Любовь нечаянно нагрянет: Пенсионерское счастье

Рисунок мой (нс)

Коко Шанель: «Старость – не защита от любви, но любовь – защита от старости»


Действие происходило давно и далеко, где есть маленькие города и большие города с пригородами, будь то Карелия, Ленобласть или север, Алтай или Байкал.


Глава 1. ЗульфА. Колхозное несчастливое детство

В этой очень большой деревне жили три купеческие семьи. С утра и до вечера они трудились, платили своим работникам-односельчанам, надо сказать, по заслугам, никакие плачущие оправдания или нытье по поводу «детей много» - не позволяло деловому отношению к односельчанам. Обиженных было очень много, эти обиды росли и превращались в ненависть, которую передавали из поколения в поколения. И не только к этим бизнесменам, но и к соседям, более успешным и трудолюбивым, к красивым, и довольным жизнью. Батраки ненавидели их с утра до засыпания вечерами, иногда во сне приснится кто-нибудь из кулаковской семьи, всё, считай, утро испорченное, день будет плохим, и за столом вспоминали, на работе, за глаза, словом. Так, без конца проклинали, да еще и с крепким матом, а это слышали дети. Даже те, кто осмеливался задать неудобные вопросы или даже возразить, получали взбучку или бойкот на время, которе устанавливали отцы. Не все мамы выдерживали это, но слово мужика сильнее правды, "сказал - сделал" - это передается из поколения в поколение и кулаком об стол во время еды - аж посуда будто от ужаса подпрыгнет.

А ведь на самом деле никто в той деревне не бедствовал, просто не все любили работать, как работает большинство, ведь то большинство и подарки получает, и их имена произносят хозяева. Работать нужно уметь, те, кто не работает в полную силу, и скажут: "Выслуживает, выскочка!" А сами первыми обеда ждут и первыми бегут отдыхать, первыми домой. Но также первыми и трудяги поступают: быстрей на обед, поесть и отдохнуть, а домой - отработал и в семью. К детям, жене и родителям помочь нужно, а они, бывает, живут в другом конце деревни: воды принесты, по пути из магазина продукты купить, дров нарубить, подлатать, поправить забор или калитку, где и скот на мясо пустить, а там еще больше забот прибавляется. Завидно меньшинству? Еще как! У них труд - языком работать, глазами выслеживать, а тут и ножки-ручки нужны. "Устают" - это дети слышат и приближенные. Он, понимаешь, тоже "трудится", а вот его почему-то никогда не выделяют, а вот соседу "одним - всё, другим - ничего". Несправедливо? А как же! Сосед с утра до вечера и дома, и на работу раньше выходит, начинает работать до первого звонка. Выскочка? А то! А на самом деле, он просто хочет завершить начатое, ведь может, у него сердце прихватило, и вчера он не смог по полной отработать. Хозяева ценят труд сами, и других поощряют. Так и ты вливайся, и тебе достанется. Но, коли для тебя труд — это языком молоть, то уж, извиняйте, получаете по «заслугам».

Хозяин знает каждого своего сотрудники, выделяет деньги на свадьбы и похороны; заболел ребенок, конечно, посиди с ним, потом отработаешь, они тоже не хотят грех на душу брать, ведь у самих дети. Разве не понимают? Просто работникам нужно платить, а для этого и есть хозяева, который ведет учет, следит, проверяет, одобряет или ругает, ну, скажите, разве это неправильно? Это правильные хозяева, честные и справедливые, живут так, что и сами пашут, и другим хитрить не дают. Так что, ненависть она у тех, кто не тянет, как более успешные. И успех приходит ко всем, кто трудится постоянно: и дома, и на работе, и над собой, своим характером и поведением. Если сделали замечание, примите адекватно, ведь другие могут и не сказать, не подсказать. Гордыня еще никого не щадила, а вот своего же владельца госпожа «Ягордыня» исподтишка сама бьет.

В деревенском мире хозяев ненавидели всё семейство владельцев, желали смерти беременным или их новорожденным, или, на лучший конец, чтобы неполноценным родился, ведь в деревне такие есть, несправедливо, а у этих все здоровые! Значит, богатые деньги воруют, питаются хорошо, лечатся в дорогих больницах, ну, конечно же, нам туда разве можно? От ненависти и зависти вредили, сжигая сено на полях, бросали горячие самодельные факелы на крыши сараев зимой, чтобы сгорело сено. Травили кур, воровали гусей и уток у реки. Сами же первыми и бежали на помощь. А тут еще и сосед твой умней тебя оказался, вон, бригадиром стал, а ведь моложе меня, пацан, понимаешь! Вот и ворует он там, поди! Прислуживает. Но ведь, если удача всех видит и не ко всем пойдет, то успех зарабатывается только трудом, кто-то раньше, кто-то намного позже. Это — судьба!

Вот так и появляются поколения хитрецов и умных, ленивых и трудоголиков, ушлых и порядочных, поэтому кто в выигрыше будет, это не от нас зависит. Либо кому повезет, но это тоже не всегда, на удачу надеяться не стоит, а труд никогда не подводил человека разумного! Кто-то одним днем живет и учит других этому на своем примере, а другие они не он, а кто-то планирует жить долго и знает, что у него будет и дом, и дети, и безбедная старость, потому что потрудился в полную силу. А старость — это не беда, а ее логическое завершение. Дошел до старости и оглядись: доволен? А до старости об этом не задумываются. А надобно бы. Хорошо, наверное, если ты живешь одним днем, удачно выбрал своего спутника жизни, которая думает о будущем…

Хотя жаловаться было бы большим грехом, а потому зарабатывали честным трудом: не воровали, пьянства в той деревне не было, по праздникам пили только кумыс.

Хозяйство у них было большое. Если в переулке в этой деревне было по три дома, друг против друга, считая дворы и огород, значит, от улочки до улочки располагались по шесть домов, то хозяева занимали четыре участка. Большой каменный дом, коих в деревне только эти три семьи могли позволить, да четыре каменных магазина в разных местах на главной улице. Надо сказать, что шик не всегда бывает добрым: в таких помещениях всегда было холодно даже летом. Единственный плюс, это в жаркую погоду, возможно, и спасало от жары, да лето короткое и не всегда жарит.

Если сравнить, то это как каменная кладовая, которая есть в каждом дворе, где хранят продукты, зерно, муку, яйца и мясо. А дома ежедневно поддерживает тепло печка. Дров уходит много, потому дворник, который напротив дома во дворах, тоже длинный, но сделан из досок или бревен, как у всех.
Заканчивается картофельным небольшим участком с огородом.

Но и это еще не всё. Напротив, где могли стоять еще два дома, находятся длинные каменные кладовые, где хранят урожай и продукты, чтобы продавать в своих магазинах.

Деревня эта никогда не жила бедно, да и по сей день мало кто переезжает в города, или имеют по два хозяйства или квартиру в городе. Это всё заранее готовят для сыновей. Живет пока с родителями, строятся, кто может, готовые избы покупают у односельчан.

Так, купец с женой нажили добра, родили двоих детей. Но в деревнях больше желают иметь мальчиков, а здесь первая девочка, и вторая. Какие из них помощники стареющему отцу? Только матери, на радость. Отцы очень любят дочерей, балуют, жалеют, но всё же в семье идеально, если есть обоеполые дети.

Купчиха была жесткой и властной женщиной, ведь руководить целым коллективом фермы и продавцами, да еще и по хозяйству и дома – это не всем под силу. С мягким характером бизнес не построишь.

Первой родилась ЗульфА. Сероглазая красавица не дружила с односельчанками, сидела дома, помогала матери. Она, как и все дети, хотела дружить, играть со всеми другими ребятишками. Увидит в окне, как в строительном песке играют детишки, плачет, ведь ей уже кидали песок в глаза. Иногда дети забывали «родительские наставления», улыбались ей, но обязательно кто-нибудь из них вспомнит, и напомнит другим.

Рано поняла, каково это быть изгоем по социальному признаку.

Потому и в садик не ходила, взрослые тоже с ненавистью смотрели на малышку, да так, что одной уже в магазин ходить выводить пасти гусей на речку, где другие дети и старики с утра до вечера сидят, боязно. А в садике к тому же не образованные специалисты работают, а те, кто выучился на курсах, вчерашние колхозницы или школьницы, направленные на учебу, чтобы домой вернулись и не бросали деревню, и они теперь не сидят с детьми как няньки у своих бывших хозяев, а в детских садах. Гордость еще добавляет высокомерие и важность: воспитатель или учитель с корочкой. А там мат и вечная ругань. Нужно ли это порядочным семьям, если можно самой научить всему? Колхозники тоже разные бывают. Зная таких, предпочитают, чтобы дети жили дома, при бабушках, сыты, обуты, психика здорова, чем работать и думать постоянно, не обидела ль ее сына соседская сварливая сплетница-воспитательница, которая ревнует к мужу, или не ударила ль шуструю любознательную дочку тяжелая рука няньки, бывшей доярки.

Второй родилась прелестная живая девочка – Аиша. Она уже росла в советское время. Мама – женщина очень умная, практичная и дальновидная, поняла, что прошлое уже ушло, и не вернется, закрылась в себе, шила на дому, воспитывала девочек как требует время. Материально никогда не бедствовала, потому что жила с умом.
Аишу отдала в садик. Время такое. Если люди могли понять, что одноглазку не отдали из-за дефекта, то не поняли бы и обижали младшую.

ЗульфА росла при матери, потому время новое принимала тоже осторожно, не общалась, подруг не имела, но была вежливой и спокойной.

Аиша была живым веселым советским ребенком, которая дружила со всеми ребятишками.
Переход на колхозное хозяйство расстроил отца девочки, слег и тихо умер.

Его эпоха закончилась в одночасье, и купцы умирали друг за другом. Оставались лишь их выносливые жены, которые были намного гибче и более терпимы.

Зульфа, как старшая сестра, видела мир глазами родителей, поэтому поведение сестренки ей не было по душе. Может, и завидовала, ведь, будь у нее оба глаза, она бы была симпатичной и общительной, как сестренка. А дружить она умела и очень хотела общения. Но речь ее сильно отличалась от деревенских, которым с ней было скучно и не интересно. Плакала она ночами, тихонечко, и с возрастом всё больше и больше хотела уехать из этой родной деревушки, хотя бы в другую, где ее не ее семьи. Про город и не мечтала.

Но легко поступила в желанный институт крупного города, который находился за пределами ее региона. Город спас ее от липкого холодного одиночества, и у нее появились хорошие однокурсницы, с которыми она дружила, уважала, и впервые она познала себя с другой стороны – жизнерадостная, легкая, даже шутить умела, как ее отец, который умел развеять грусть. Только в городе она могла сделать хвостик с любимой атласной лентой. В общежитской комнате ходила с распущенными волосами, периодически постригала их сама. Но в кухню и по общежитию она ходила с хвостиком, не позволяла себе лишнего, ведь были знаки внимания и попытки ухаживаний за прекрасной миловидной девушкой.

Закончила любимый физико-математический, вернулась с красным дипломом. Сразу же взяли работать учительницей математики и физики.

Всю жизнь она имела строгий костюм, скромный, чтобы не выделяться среди учительниц – дочерей колхозников. Всё равно смотрели косо, при ней старались не сплетничать про учеников и их родителей, к директору не бегала никогда, как другие. Так не нравится, эдак не понравится, потому держалась особняком. Потом привыкли. А дети и родители очень уважали, каждый ребенок для нее был уникальным и особенным, не кричала, не била по голове и линейкой по пальцам, просто умела думать глубоко, понимать и принимать всех такими, какие есть. Ведь родители доверяют детей учителям и воспитателям, значит, на тебе лежит большая ответственность за психологическое и физическое здоровье детей! Так было в ее семье, такое добро она несет в мир.

Издали увидят ученики строгую, но добрую сердцем Зульфу Валиевну, которую ставят в пример родители, ведь аккуратно выглядит ученик с зачесанными назад волосами, прибранные в хвостик, а туфли на каблуках теперь и учителя стали носить. Хоть учителя все были с образованием, но купеческая дочь всегда выделялась, ревновали незамужнюю к своим мужьям, даже ученикам, которые радовались встрече с любимой учительницей, если она появлялась, и бежали к ней, обнимали.

Одно спасало от коллектива, что у нее был свой кабинет, где она готовилась к следующим урокам других классов. Старенький седоволосый директор с круглыми очками на большом носу понимал и уважал ценного сотрудника, но тоже старался не находиться долго рядом, чтобы не спровоцировать у других ревность и зависть, берег ее как мог.

Хотя она всё равно выделялась и это всех волновало, но ее уважали и побаивались. Она всегда заступалась на педсоветах за детей и их родителей, значит, она была опасна, ведь отпор дать смогла бы, а уж они-то знают, что это было бы справедливо. Аккуратная во всем, молчаливая и сдержанная, она не позволяла себе слабости, даже пропускала студенческие тусовки и праздники, или приходила, чтобы не казаться высокомерной, и быстро уходила. К ней такой привыкли, удобная «отшельница» - и отсутствие ее даже радовало других, ведь она даже студенткой была правильной и строгой, поневоле нелюдимой, и даже радовались, потому что теперь можно в ее отсутствие пить, материться, целоваться и дурачиться.

Когда она заканчивала институт, в этот год сестренка Аиша поступила в педучилище - профессия востребованная, работенка теплая и постоянная, питание, зарплата, словом, мама отдала ее учиться в соседний городок, далекий от райцентра, еще дальше - от деревни. Добрая и веселая Аиша любила детей, потому никто не удивился, когда она вышла замуж за однокурсника, и уехала к нему в деревню, в том же районе, где они учились. Работа в школе, рождение детей – мальчика и девочки. Вот бы отец радовался!

ЗульфА любила. В школьные годы все десять лет она вздыхала по самому умному и красивому однокласснику, который, как и подобает, был избалован женским вниманием, но наглецом и выскочкой не был. У него было много друзей, ведь мужская дружба отличается от женской, там другие отношения, и потому он не выделялся. Это она его выделяла, хотя на нее обращали внимание в старших классах, даже популярные старшеклассники уступали ей дорогу, открывали дверь, одноклассники ревновали и тоже повторяли – хорошими хотят быть все! Но одноклассницам не нравилось, что только ей открывали дверь и уступали: «Одноглазка, жалеют, вот и помогают ей поэтому!» - успокаивали они себя.

Но тот, о ком вздыхала и плакала в подушку, не смотрел на нее. Вообще в классе он был ровен со всеми девчонками, мальчишки зреют позже, а потому у них свои заботы – не до любви там.

Он выучился в училище, его взяли в школу трудовиком – мастер на все руки, был нарасхват и в деревне. С его появлением в школе она стала избегать встречи с ним, на педсоветах сидела на своем месте, его никто не занимал – в углу у окна, а с ней сидела самая высокая учительница начальных классов с огромным размером обуви с детским именем, чтобы не загораживала других, которая ловила каждое слово выступающих, хлопала сильней всех, кивала головой старательно и заметно. «Бить детей – не педагогично!» - кивала и хмурилась, дескать, бывают же такие, может, не понимала, что это намек и в ее сторону. «Дома тоже бить нельзя!» - но это уже к этим двум на «камчатке» не относилось, детей у них не было никогда. А после педсовета или после уроков она стала больше сидеть дома с мамой, проверяла тетрадки, придумывала разные способы объяснения материала, думала о каждом ребенке, как донести сложную науку. А для тех, кто справлялся легко, она приносила журналы, которые выписывала, давала им читать или задания посложней, а благодарные ученики ждали ее уроков.

А в деревне не тянут с женитьбой или замужеством. Так, когда женился ее ненаглядный, совсем забыла о нем думать. И это очень помогло ей, потому что сердце будто освободилось от тяжелого бремени.

Мать доживала свои дни в холодном старом купеческом доме, мерзла, до прихода дочери экономила, а ближе к ее возвращению топила печь. Никуда за свою жизнь не ездила, все работала, других обучала и заплату давала, да так жизнь и не повидала. По молодости хотела с мужем ездить по городам за товаром, да дом на ней был с дочками.

Похороны прошли скромно. Не имея друзей и доброжелателей, были только люди из сельсовета, сама ЗульфА да пара преданных бывших работниц и их детей.

А тут и пенсия на пятки наступила.

Теперь дрова нужно покупать дрова или просить рубить, а гордая по натуре она не могла обращаться к другим, ведь всю жизнь жены односельчан и соседей ревновали, и сами с мужьями приходили, чтобы не задерживался. Пока они во дворах, эти женщины впервые в жизни пройдутся по ее дому. Никогда никто не смел даже во двор без спросу зайти, потому дом их манил своей загадочностью, мистикой и недоступность только разжигало любопытство. Но всем было интересно, какой у них дом внутри. А тут, благодаря мужьям, они легко, даже иногда нагло и без них, заходили в дом, несмотря на то, что Зульфа встала на пороге. Льстивой хитростью за завистливой душой они проникали по типу «а ля колхозница, мне можно, мы люди простые». Там всегда так.

Зульфа ценила отличниц, которые по жизни тоже как-то не принимаются в коллективе равномерно, но «палочки-выручалочки» нужны и учителям. Но детей из обеспеченных семей и отличников, которые ладили со всеми, как она, всё равно обходили, и дружили только с себе подобными – «мы из простых семей, вы нам не чета», а эти ребята держались маленькой кучкой, пугливые, но иногда временно счастливые, когда выручали класс: помогали с домашними работами, давали списывать контрольные работы и диктанты. И каждый раз наступали на одни и те же грабли, надеясь, что «вот сегодня они возьмут меня в свою компанию». Они знали, что нужны в классе, а те знали, без них первым одиноко, и это устраивало. Если же кто вдруг пожелает предложить сделать класс единым и дружить вместе, то тебя, в лучшем случае, просто попросят больше никогда об этом не говорить. Классовые обиды…

Не выделяла Зульфа отличников и тех, кому «посчастливилось» родиться в одной их тех трех семей баев, ведь среди них есть и ее ровесницы, которые вышли замуж за колхозников, которые надеялись, что симпатия перейдет в любовь, и живут в родительских больших домах, родили детей и отдали в школу. А умные мужья благодарны судьбе за такой подарок, и вместе растят детей, ходят в клуб, но не все дети одинаково принимаются коллективом в школе, чаще, учительское влияние сильно влияет на становление личности, по себе судят да в деревне без сплетен мало кто обходится. Директор за все годы работы сумел поправить эту несправедливость, как бы ему не было сложно и даже порой опасно, но всё же плавно сумел вывести свой педагогический коллектив на изменение старого мировосприятия. Он понимал, что учителя – односельчане, но воспитывал их всегда, незаметно, подбадривал, как учитель, который старается, чтобы ученики получали не только знания, но становились достойными порядочными людьми.

И Зульфу он понимал, почему она одинока и не улыбалась. Но добрые ее глаза всегда светились и выделяли ее из массы. Сердце у нее было большим и светлым. Он помнил ее ученицей, когда сам преподавал историю и биологию. Так и в классе жила одинокой серой мышкой, которая радовалась, когда к ней обращались, но не дальше, чем «дай списать» или помочь с домашкой, тогда они улыбались, и она радовалась. Но обламывалась всегда. Только благодаря учебе в другом городе, она смогла понять, кто она и зачем ей нужно возвращаться в деревню. Ей очень нравилась городская жизнь, где все люди говорят смело и открыто, где можно просто улыбаться и искренне радоваться, и никто за это не осудит и не будет крутить у виска.

В школе она видела несправедливость и подхалимство. Детей унижают, даже кто-то и побьет, дети боятся родителям говорить, а кто передаст, боятся к учителю подойти, идут к директору. Здесь очень трудно успокоить одних и попытаться убедить коллег, чтобы те своей обидой и ненавистью не навредили детям в дальнейшем. Ведь учатся дети соседей и родственников, не всегда дружат между собой, а детям достается. Дети терпят, иногда пропускают занятия по болезни или помогали родителям, или опаздывают, не выспавшись, и тут, пять минут «разборок» и «неуд» да опоздание. Дома – родители недовольны, некогда им слушать причину, в школе – учитель «твой папа такой, мать твоя сякая»… Не зря говорят даже в деревнях, что «хуже деревни только деревня»

Чужих детей Зульфа не обижала, не унижала, хотя и была строгой, любила детей одинаково. В классе у нее было всегда тихо и дети не спешили уходить сразу же после звонка. Здесь школьники отдыхали, они учились, сами того не ведая, что учатся у нее всему, помимо предмета, и это потом будет заметно, когда они родят своих детей, а счастливых не обижают – у них тыл, семья, крепкий.
Но и, также, дети не виноваты в одержимости обидчивых ненавистников в роду, которые растут в такой обстановке и пропитываются соком желчи и зла. Те, кто не согласен с родителями, мечтают поскорей закончить школу и уезжают подальше от деревни, на север. Там и корни пускают, а родители ездят редко – дорого и далеко. Это и спасает внуков от бабушкиного «воспитания» с пряниками.

А здесь Зульфа старалась не показываться в деревне. Утром, когда деревня только просыпается, она идет за водой. Как раньше, ходить с бидоном уже не может – возраст своё берет. И коромысло уже старое, в последний раз треснуло в каком-то году, потому два семилитровых ведра в руку и на главную улицу, пройтись немного в сторону конца деревни, опустить ведро дважды в колодец, перелить и до дома. Как же прекрасно утро! Утро всегда дает надежды после тяжелых мыслей перед сном. И чаще в душе поселяется радость и покой, все же она уже стареет, а многие уже покинули этот свет, уступая место молодым. А молодые на стариков не обращают внимание, но теперь, благодаря старому учителю и его последователям, дети здороваются всегда со всеми, улыбаются, от этого на душе становится приятно. Завистницы и пакостницы очень рано потеряли свои половинки, стали понимать одиноких, и уже не смотрели зло и не шипели вслед, как в прежние времена.

Тяжело ей стало одной в деревне, пенсия хоть хорошая, а вот дом холодный. Холодный одинокий дом с единственной живой душой – пара не надежная. Такой дом отнимает здоровье. Такой дом просит покинуть его, чтобы дожить в кругу своей «семьи» – пустых сараев и каменных кладовых в стареньком дворе. Там одинокие люди не нужны.

Она много раз ездила в райцентр, в другие города, даже в далекую столицу приходилось ездить, и в город, где прошла ее студенческая жизнь, тоже ездила – это город, куда ездят все односельчане – поступать в учебные учреждения или за покупками, и там многие пустили корни, потому что чужой край ближе родного, а столица – еще дальше.

Тихо, никому не говоря, она стала искать объявления о купле-продажи квартир. Вообще-то, в деревнях о своих планах не говорят, разве что только в семье, и то, не всем. Родственники узнаЮт позже, обижаются, хотя сами ведут себя аналогично. Боятся сглаза и зависти от других. Такие тоже думают, что им завидуют или ревнуют, ненавидят, пакостят.

Дом она продала быстро. Его сразу же превратили в колхозный продуктовый склад-хранилище. И купила отличную двушку в конце города. Тихий спокойный район, под боком школа – детей она любила, хотя своих не имела, потому и выбирала квартиру, чтобы школа была рядом. Голоса детские ее успокаивают.

Очень рада, что теперь она избавила себя от той среды, откуда бы хотела сбежать с ее мамой, но не успели. Зато Аиша стала ближе, теперь может иногда, хотя бы раз в месяц-пять приезжать из деревни. Деревня ее располагалось не далеко, но деревенская жизнь отличается от городской, выбраться можно только, если тебе нужно в поликлинику или лечь в больницу; торговать на базаре или сходить в мэрию. А там, по пути, в магазины.

Хорошо, если есть у кого остановиться, если вдруг не успел сделать дела «приходите завтра в … часов, я вас записала», или не успел на последний рейс.

Позвала на новоселье любимицу-ученицу Венеру, а Шурочка, когда вернулась на родину, собрала всех и, благодаря ей, все снова стали общаться, даже те, кто оставался на второй год или учился мало. Всех нашла, всех собрала! Почти сорок лет, живя в одной деревне, даже три из них работали в школе, не дружили между собой. А приезд одноклассницы дал им свежий глоток в их однообразной жизни.

Наконец, Зульфа стала высыпаться. Сначала она стыдилась, что встала поздно - в восемь. Стыдиться этому тоже с пеленок учат. Но, решив, что у нее теперь другая жизнь, где хозяйка всему – она сама, постепенно перешла на свой режим.

Теперь ей не нужно было выходить, чтобы открывать ставни в шести окнах. Не нужно было ходить за водой. Не нужно тревожить ревнивых соседок. Но по ученикам и школе скучала. В школе она жила, там была настоящая жизнь и следили за отоплением.

Ежедневно смотрит новости, фильмы, какие пожелает, выписывает газеты и любимые журналы, а какие покупает в киоске – желтая пресса ее забавляла, но и там иногда были дельные вещи. Даже купила пряжу, спицы, научилась из журналов вязать и крючком. Вот занятие и для души полезное, и для пользы – Айше, ее детям и внукам свяжет что-нибудь и передаст через сестренку.

Одной в городе, оказывается, жить можно прекрасно! Квартира теплая, газовая плита против большой печи в деревне, что была в зале, и «голландки» в спальне, и дров не нужно. Ванная да краны, унитаз. Не жизнь, а малина! Вот бы старых родителей сюда, пожили бы остаток дней как городские люди.

Зульфа стала радоваться жизни как никогда в жизни! Под боком на этаже, где три двери – три квартиры, она подружилась с молодой семьей. Их она любит как родных. Ей занесут куски пирога или торта, если у них какой праздник, потому что сама Зульфа Валиевна в гости ходить не любила и не любит, давно научилась сказать «нет!» так, что уговаривать уже нет смысла. Зато молодая соседка может попросить у нее соль или хлеб, да еще и старушка напечет блинов или «кольчэ» («лепешки») или «кош теле» («хворост»), а соседские детишки ей как внуки. Прибегут: «Бабушка, я тут не понял по математике (физике), помоги, а?» Сядут в зале, на подоконнике разные цветы в горшках, приоткрыта лоджия и свежий воздух проникает в светлую комнату, где она живет и занимается с детишками. В спальню ходит только переночевать.

А больше всего она любила дочку Шурочки – Галю, которая приходила к ней со своими выпечками, с гостинцами, а Зульфа ждала ее всегда. Как только появится любимица, она сразу же ей блины испечет, особенно, ее любимые «Генеральские», мёд поставит, который Аиша привезет, варенья разные. Теперь у нее еще есть любимое занятие – заготовки, выпечки – духовка еще и в холода греет как печка.

Галя чем-то походила на Зульфу, и они обе чувствовали, может, и потому как дочку полюбила, всегда была ей рада и ждала, как родная бабушка внучку.

Хорошо, что Галя жила недалеко, из окна спальни она могла видеть свет по вечерам. И началась жизнь ее «семейная» - то Шурочка пригласит ее на праздники или аяты вместе с другими старыми учителями в гости, которых она знала, еще чаще сама пригласит просто посидеть. А сама вкусный суп приготовит, мяса много на блюдо положит, кумыс да чай вкусный. Пенсия как у всех, но Аиша всегда обеспечивает мясом, маслом, яйцами, молоком, разными продуктами из магазина по пути – макаронные изделия да крупы разные. Все есть. Как можно жаловаться на жизнь, когда у тебя, пенсионерки, такая поддержка есть?! А у других еще больше – дети и их семьи, внуки.

Как же она была счастлива, что решилась сама изменить свою жизнь, и, выходит, к лучшему! А ведь поначалу боялась бросить родительский дом, где она была по-своему счастлива и их уединенном мирке. Но жажда жизни подталкивала ее к новым мыслям: переезд и не затягивать с этим!

Теперь она в городе! Вместо дворика у нее лоджия, и никаких ставней. Даже запросто форточки держала открытыми всю ночь и не страшно! А ведь многие боятся жить на первом этаже.

Ее уважают продавцы и кассиры, в поликлиниках и где бы она не находилась, ей всегда было комфортно в городе среди людей. Ей также уступали и открывали двери мужчины, молодые и старые, детишки здоровались.

Городские люди – добрые и простые, открытые и искренние, здесь можно легко дышать и не бояться улыбнуться, но привычка напрягаться все же не оставляет ее в покое, ведь в городке, куда она переехала, живут все, кто перебрался из деревень, также их дети и внуки. Встреч случайных не избежать. Но теперь ее и здесь хотят иметь как «гостиницу», отдохнуть или даже переночевать. Но жизнь ее научила избегать этих тем и быстро завершить разговор, ссылаясь на нездоровье, ведь сердце за все годы терпело много несправедливости, теперь и оно устало, требует лечения.

Эх, годы-скакуны. Кто же в детстве знал, что время быстротечно и, не успеешь оглянуться, ты уже - пенсионер. К этому не все готовятся, не все принимают, не все выдерживают психически, даже имея семью или поддержку от детей…

Старушка отметила свой шестидесятилетний юбилей. Получила первые в жизни свои подарки в городе, в непринужденной теплой обстановке, в родном доме в кругу Аиши и ее учениц – Венеры с Шурочкой, которые теперь сами в кругу стареющих одноклассниц, так и ходят-ездят друг к другу на дни рождения. И к старой учительнице – как к матерям, по которым они скучают до сих пор.

Ей даже дедушки делают комплименты, смущая ее, ведь она знала, что не красива, тем более, этот ее закрытый глаз. Но только в студенчестве ей делали предложения или говорили приятные ушам слова. Только ей казалось, что это – не правда, что ее жалеют и стараются так поддержать. Ведь никто в деревне не говорил ей, что она – очень даже симпатичная, и броская, и никакие ей наряды не нужны, она сама – красавица! Если бы она об этом знала!

Эх, когда не видела ее мама, она однажды в бане распустила свои волосы неопределенного цвета, сделала лицо как красавицы из фильмов, вытянув вперед тонкие губки, поглядела как они, и постеснялась себя, другой... Она не могла принять себя как женщину, боялась быть красивой. Отругала себя и больше за зеркало, и старалась не смотреть ни на витрины, ни в зеркало, ни в лужи или отражение как настоящая женщина. Но она увидела тогда ту, настоящую – красивую синеглазую красавицу с длинными здоровыми волосами.
Эх, если бы не ее родословная, если б не купеческое детство, она бы не боялась материнского «как не стыдно, ты же не колхозница», она бы, может, и с тем парнем жила сейчас, детей родила и была бы счастлива. Ведь она не хотела признавать, что он на нее поглядывал, это она себе внушила, что они – не пара, а он ведь назло ей женился тогда.

2. Ханиф

В батрацкой многодетной семье Ханиф был первенцем. Любимым и желанным, но судьба его не была такой светлой и счастливой. Детство его закончилось сразу, когда через год появился второй ребенок. Это у всех такое детство. Старшие дети постоянно были при матери, и в поле, и на картошке, и на уборке урожая, дома, видели они тяжелый крестьянский труд с самого рождения. Они-то и помогали родителям… растить и воспитывать младших.

Родители детей любили, но баловать их было нечем, хотя любви хватало на всех двенадцать детей. Не все люди способны одинаково любить всех детей в семье. Для многих дети в деревне – это помощники, мягко говоря. Они рано зреют, до школы уже жизнь знают на уровне сорокалетнего горожанина, учатся выживать, а, значит, хитрить и обманывать. Не от хорошей жизни, но белые вороны среди них тоже бывают в деревнях. Но они безобидны, их не трогают, а дружба с такими «достопримечательностями» выгодна в глазах односельчан. Только великодушные и добрые считаются в деревне туповатыми. Зато сами любят считать себя «я простой, сказал – сделал» (вот бы еще между «сказал – ПОДУМАЛ – сделал» было бы правильным. Потому натворят дел и часто, и много, а потом ДУМАЮТ, что натворил. Так и убийства бывали, и молодых девушек и жен «донимали»… Теперь примерные папаши и любимые дедушки.

Школу заканчивать не стал, а после восьмого класса Ханиф сразу пошел по стопам отца. Со школы мальчишки с тракторами и комбайнами на «ты», поэтому выучился на водителя для получения прав, а технику он очень любил. С отцом стал работать, как только мать переставала кормить его грудью, чтобы оставалось молоко другим. Но всё равно сердобольные мамы кормили своих детей до четырех лет (и по сей день это практикуется), это экономней и полезно, дети росли здоровыми и крепкими. Природа дает молоко столько, сколько положено по сроку.

Когда ему было двадцать, его отправили на войну. Танкистом он был одним из лучших, немцы его боялись, но всё же вернулся домой с измененным лицом после операций да хромал на одну ногу. Инвалид и постоянное, дважды в год, лечение в столичном госпитале для ветеранов войны.

Дома его ждала жена. В деревнях все стараются выйти замуж рано, в двадцать уже по ребенку-трое могут быть. Счастливые родители, жена и сын. Второй тоже сын родился, уже послевоенный.

С женой жили душа в душу, выучили ребят. Хорошими отцами стали.

Как-то, возвращаясь из летней фермы (летом коровы живут во временных фермах у леса), в их автобус врезался автомобиль, который на всей скорости ехал в деревню, но в тот день ему нужно было быстрей добраться до дома, потому что жена его пилила своей ревностью, потому летел на всех парах по лесной дороге. Обычно все так делали, но этот день…

Кто выжил, кто стал инвалидом, водитель - Ханиф - долго лечился в больнице. Очнулся от только в палате, и ему не говорили, что жена, которая в этот день как-то не свойственно для нее больше всех шутила, пела, будто бы она хотела, чтобы ее запомнили такой. Но она и без этого была лучшей дояркой и хороший женой.

Была.

В избе без жены и хозяйке мужчина быстро теряется, кто спивается, кто гуляет, ведь быстро «добрые» женщины находят, чаще, одинокие, кто из депрессии не может никак выбраться даже среди людей.

Подумали сыновья, и решили отца в город определить. Очень долго, почти три года, они убеждали его, уговаривали. Но, под лежачий камень вода не течет, а он – человек не глупый, всегда рассматривает предложения, примеряет для своей жизни, и может принять решение. «Колхоз без меня справится, а детям я нужней!»

И то ведь верно! Дети в городе, работают, внуки уехали учиться в другие города, кто и остается там работать, женятся и далеко уже от него. А он разве эгоист? Ради него им приходится выкраивать время и приезжать к нему, на автобусе, привозить продукты, помогать по дому, ночевать, вряд ли какой снохе это понравится, а то и вообще загуляет или разведется. А мужику без жены нельзя, вторая лучше не будет и третья-десятая – «первая жена от бога»!

Если бы он только был здоров физически! Инвалиду второй группы, калеке, всегда нужно быть при врачах, раз на учёте стоишь, а в амбулатории в деревне – это как регистратура в поликлиниках: пришел, узнал и лечишься, если это простые болезни. А если тебе постоянно требуется посещение или кому-то скорая (роды, операция, сердце), то нужно сбегать к фельдшеру домой, разбудить среди ночи, она звонит водителю амбулаторной «буханки», потом едут забирать больного, и еще ехать сорока минут до города, хорошо, что больничный городок недалеко от вокзала. И поэтому деревенские стараются выбраться и жить в городе, куда могут спокойно приехать родственники и наутро пойти в поликлинику или лечь в больницу. Тем более, родители не желают жить в городе, а так хоть приехать могут или самим забрать.

А ставшим городскими теперь ехать нужно в деревню, личный транспорт не у каждого, в маленьком городке заработать на авто практически невозможно, тогда все уезжают на север, и там, снова, пускают корни. Большие города и провинция, как провинция и деревня.
Городские дети, в свою очередь, опять должны отпрашиваться, откладывать начатое или незавершенное, приезжать, забирать, по врачам ходить-водить, потом обратно домой везти. Даже, если бы у них и был бы транспорт. Ведь детей рожать нужно не для себя, любимого, чтобы было кому подать воду перед смертью, а когда тогда им жить?! Рожать нужно для их счастья. Это дети понимают и знают, а потому такие дети не бросают своих родителей.

Родил, порадовался, что у тебя дети есть, женил и, будь добр, честь знай – отпусти, у него теперь своя жизнь, а ты уже не член семьи и место свое знать обязан, если не хочешь, чтобы их вторая половинка вас ненавидела. Это касается и жён.

Каково было его облегчение, когда он увидел, как забегали его сыновья, как были довольны жены, когда он иногда ночевал, если не успевали на последний рейс. И, наконец, ему купили двушку в хорошем доме. На первом этаже. Повезло так повезло!
И на лоджию можно выйти подышать воздухом, посмотреть на маленький двор, на красивый участок, кем-то обработанный, где теперь цветут разные цветы. Это ведь как в деревне: под твоими окнами – палисадник с деревьями и цветами.

Отметили его новоселье и шестидесялетие в один день. Так экономней. Он сам решил. Зачем тратиться, когда можно в один день! Он бы рад был обойтись, но дети сказали, что новоселье – это не частое явление у людей, потому нужно порадоваться вместе. А для этого нужен праздник.

В первые полгода дети частили к нему, потом увидели, что он легко справляется сам, и оставили его в покое.

Ханиф был счастлив!

Он может готовить себе еду сам, не выходя во двор за дровами, печь, баня, сад-огород – это уже в прошлом. Ему купили новую трость, тот «мой конь» износился, теперь он мог спокойно спускаться по лестнице, благо, там всего три ступени. А дальше легче, ему повезло, что у его подъезда нет лестниц, как у других. «Вот уж кто мучается, так это старики да малыши», - думал он, качая головой. Тогда не было пандусов для колясок.

Тростью он открывал форточки, мог часами сидеть в кресле-качалке на трехметровой застекленной лоджии и глядеть на проходящих мимо людей и школьников, которые сокращали путь через узкий проход между его домом и заборами из металлических прутьев заднего двора садика.

Он еще не был знаком с соседями и не знал, что, иногда в одно и то же время, через кирпичную стенку лоджии, сидела одинокая старушка и вязала.


3. Соседи

Проснулся Ханиф и удивился. Он забыл, что вчера ему дети сделали сюрприз: въехал в квартиру, вторичку, но она ему понравилась сразу, да еще в этот же день новоселье с юбилеем справили, в обед. Как в деревне, все праздники – после обеда, первое, второе и чай, а потом по домам. У каждого своя семья, дом и двор, скотина и птица. Засиживаться – непозволительная роскошь, разве что только городские гости или те, кто остается помочь с уборкой.

К пяти часам он уже сделал первую вылазку во двор. Обрадовался, что есть скамейка. Обошел дом. Оказалось, что дом его как буква «Г», и его единственный подъезд без лестниц находится на «верхушке» буквы. Только им из окна виден небольшой скучный дворик, через дорогу, что между таким же домом, только в зеркальном положении, другой дворик – живой и с детской площадкой. Видимо, здесь, где школа, не положено. А на другой стороне дома, уже знаем, задний двор садика, где дети не играют, но через заднюю калитку до закрытия садика родители забирают детей и идут к этому району.

А вот длинная часть дома имеет еще три подъезда, а за домом – остановка автобусная. Конечная. В доме – книжный и продуктовый. Лестницы высокие, опасные для его ног. Пошел дальше исследовать. Обрадовался, что территория садика не большая, обошел, завернул за угол и обрадовался, как ребенок: там находился шестиподъездная пятиэтажка, в котором с торца был вход в «Магнит». Ни лестниц, ни больших бесполезных «предбанников»: открыл дверь, вошел, другую и ты уже в магазине.
Зашел «отметиться», купил молоко, чай с молоком он пил всегда, нет молока – нет чая, тогда просто кипяток. Яблоки купил, и календарь отрывной на стену, как всю жизнь делали его родители, так делают в деревнях.

Теперь он прошел мимо ворот садика, завернул за угол и попал на спускающийся асфальтированный когда-то широкий тротуар, подумал, что зимой и в гололедицу здесь ему лучше не возвращаться домой, хотя это короткий путь к подъезду.

Еще узнал, что по другую сторону от заборов садика находится школьный стадион. А здесь он снова обрадовался – круг раз в день он будет делать обязательно, так ему врач рекомендовал. Прогулки могут быть опасными в непогоду, а стадион, всё же, имеет ровную поверхность.

Довольный, он дошел до дома, увидел свою лоджию.

- Ну, вот, дошел! – сказал он вслух.

Он протянул руку, чтобы открыть дверь подъезда, как с другой стороны кто-то толкнул ее, чтобы выйти.

- Добрый вечер, - поздоровался с женщиной Ханиф.

Зульфа медленно вышла, он держал дверь открытой и не спускал с нее глаз.

- Добрый, - автоматически ответила старая женщина, и посмотрела автоматически на человека, у которого такой красивый голос.

Ни он, ни она не могли какое-то время оторвать друг от друга глаз, как невозможно порой разъединить магниты. Сильное притяжение.

Первой опомнилась она, опустила смущенно глаза, ведь она так себя никогда не вела в обществе, тем более, с мужчинами. Ханиф же зашел, повернулся и держал дверь открытой, чтобы поглядеть ей вслед.
- Интересно, соседка или к кому-то приходила. Часто ли ходит. – Мысли бегают в голове, сердце бьется в груди как у подростка, на душе хорошо и светло. – Влюбился, Ханифка, ай-баааай! Вэт!

Зульфа почувствовала его взгляд, и, когда стала заворачивать за угол, повернула голову, чтобы убедиться, что его нет, это ей так кажется, но их глаза снова встретились.

Она ускорила шаг, почувствовала, как горят ее щеки, впервые она улыбнулась себе:

- Что это было? – спросила себя бывшая физичка.

Дед как мог поспешил к себе домой. Но, поспешишь – людей насмешишь, правильно говорят. Он так старался, что выходило наоборот. Три лестницы – спускаться – это одно, но подниматься трудно. Пока ты опираешься на перила, другой рукой поднимаешь больную ногу и ставишь на ступень, и так нужно трижды. Он уже понял, что со стороны лоджии не успеет проследить за ней. Но у него было время открыть дверь, зайти, раздеться, переобуться, тоже не легко, потом переодеться в домашнюю одежду и в кухню скорей. Сядет на табуретку и будет подглядывать из-под штор через тюль, авось, не заметит.

Не дождался он ее:

- Не соседка. Жаль. Но какие мои годы! Теперь у меня есть занятие – смотреть в окна, а это движение, зарядка!

Зульфа поняла, что это тот ее сосед через стенку, у которого вчера был какой-то праздник. Она была так взволнована, а сильно давило на настроение, потому решила домой не торопиться. Хотя она и ложилась в одиннадцать, сегодня она решила изменить своему режиму дня. Куда ей торопиться, в конце концов, и для себя нужно пожить!

«Эхх, как жизнь быстро мимо пролетела. А ведь я мечтала, что полюбит меня мой любимый мужчина, родим обязательно пятерых детей, и будет у меня дружная большая семья! Харитон никогда бы меня, наверное, не полюбил. Всю жизнь как синий чулок, изображала из себя тетку-недотрогу, страх внушала, чтобы не клеились, а ведь я очень даже ничего была, если б только не этот глаз! Да одноклассницы, которые не дружили из-за того, что «купеческая дочка, мои на вас пахали» или что-то в этом роде, а то еще обидней «кто тебя, одноглазую, полюбит!» А ведь какие же жестокие люди среди нас живут! Завидуют даже больным и калекам, тому, что ты чем-то отличаешься от других, при этом особенно тогда, когда у тебя нет поддержки. Если бы меня отец или мать защищали, было бы еще хуже, потому они были сдержанны и терпеливы. Мать всегда плакала, мы думали, что «ударилась» или «попало что-то в глаз», верили, когда она так говорила. Но никому при этом зла не делали. Значит, богатый – это диагноз, и не важно, честный или хитрец», - теперь, с возрастом, такие мысли не были болезненными, а просто стала мудрей.

Наконец, она неспешно направилась в сторону дома. Вечер выдался теплый и безветренный, влюбленная молодежь сокращала путь через школьный сад, но она боялась – это территория молодых и смелых. Старикам там не место. Может, не опасно, но страх в паре с осторожностью приходит к людям рано, с детства: днем, к примеру, игры в старых заброшенных дворах с открытыми сараями не страшны, а ночью туда никто не пойдет, как и на кладбища, если только не на «слабо».

Нехотя зашла в подъезд, хорошо, что первый этаж, все же ноги ест артрит, как не лечи, а лечить необходимо постоянно. Запускать нельзя. Преднизолон – палочка-выручалочка для врачей, когда уже другие средства не помогают. Как говорит ее лечащая врач: «Я знаю, как лечить, давно работаю, преднизолон – спасение для врача и больного». Да, с ней делятся все даже тем, что другим бы никогда не открылись. Кто-то располагает, им доверяют, поэтому авторитет берегут до конца жизни. А людям обязательно нужен кто-то посторонний, к которому можно обратиться просто так. Одной из таких и была Зульфа.

Дома снова продолжение режима дня – вечерние процедуры и сон.

Лежала и улыбалась себе. Пусть у нее не было семьи, зато есть сестренка и племянница Альвина, которая навещает свою тетку. Она тоже не вышла замуж. Может, не в красоте дело и не в увечьях, а в наследстве? Ведь у матери тоже сестра замуж не вышла. Или, однолюбы? Интересная тема, будет чем голову занять в другой раз, а пока спать – утро вечера мудренее.

Утром она потянулась и вышла на лоджию. За занавесками ее не видно, зато она видит маленький скучный мирок, но он намного живее, чем был двор в ее детстве: выйдешь на длинную веранду, а напротив – сарай, дровник да домашний погреб.

Веранда – лоджия. И ведь правда, что что-то из прошлой жизни повторяется в последующей. Не случайно ее выбор остановился именно в этой квартире:

- первый этаж – как в деревне, считай, тоже будто первый;

- веранду заменила лоджия и палисадник со цветами – еще одно увлечение, а зимой она стала вязать большие цветы, соединяла их и получался красивый настенный коврик;

- маленький двор с каменной кладовой с погребом, а здесь - кирпичный пятиэтажный дом напротив и постоянное живое движение – дети с родителями, школьники, пенсионеры с внуками, своя дворовая собака Найда да кошки, и их любят городские. А деревнях же не считают за важным существом: собака сторож и только, можно и пнуть или забыть покормить, никуда не денется, еще злей станет, а кошкам вообще не место в доме – лови мышей и гони чужих котов от цыплят (а, коли ты в хозяйском доме, а это почти все кошачьи, то знай свое место, иначе не обижайся, если тоже пнут, грубо скинут тяжелой натруженной рукой со стула или кровати, не путайся под ногами – лапы береги, словом, коты заслуженно выбрали место – на печке, реже – не узеньких подоконникам между цветами). Удивляются и смеются над городскими, которые любят собак и кошек, змей или крокодилов, дома держат, ухаживают, одежонки покупают. Тьфу! (Не обижайтесь, деревенские к скоту и домашним животным испокон веков относятся к живым трудягам, и не терпят котов на табуретке, а со стола просто могут что в руку попадет или рукой, потому кажется, что в деревне коты и собаки послушные, «мяса на столе не тронут», попробуй после такой «дрессировки»)

Благодаря городским родным, дети, внуки, правнуки, которые любят животных по-городскому, деревенские жители тоже незаметно для себя стали относиться к четвероногим друзьям человека как к живым существам, да еще и законы приняли, в городе не пнешь кошку и не кинешь палку на собаку – всё снимают и выкладывают, а потом тебя узнАют и начнут пальцем показывать, стыдно ведь! А еще в семье жена, дети, им мало не покажется, за ними начнут следить, раз папаша может обидеть слабого.

Но, к счастью, современный мир имеет друга – интернет, где умные люди начинают понимать, что старые люди, которые выводят собачек и любят их, это не блажь, а необходимость. Дети покупают своим родителям животных, чтобы они больше гуляли, а не сидели дома, чтобы руки и голова была занята полезным делом, ведь не все дети живут даже в одном регионе, а заботиться о других – это дело любой матери или отца, инстинктивно. Одинокие держат животных, любят, как детей, одевают их, если позволяет пенсия или дети поддерживают материально. В больших городах собачки – это явление нормальное, а одиноких полно везде. Собаки выводят людей на прогулку, так и говорят, а не люди собак. Здесь и физкультура, и зарядка (обязательно за своим «чадом» нужно убрать то, что дома просто смывают в унитаз). И таких людей тоже становится больше, а у стариков и поясница постепенно перестает болеть.

Зульфа тоже была настоящей деревенской женщиной, поэтому держать кошку она считала не столько неуместным в ее жизни, сколько не доверяла своим ногам, да и нагибаться она не могла, чтобы, к примеру, налить молоко в миску. Она знала, что животное нельзя обижать, а кошка может залезть на подоконник, на стол – это ее природа, и в квартире это просто не гигиенично.

Она с детства любила болонок. У их преподавателя физики, хромоногого старика из института, была белая болонка, которую они видели в салоне его «Жигулей», и она забавно тявкала. Вот ее бы она взяла, будь у нее здоровье, как у ее односельчанок. Там даже восьмидесятилетние старушки шустрые и быстрые, даже худая соседка Ася легко поднимала огромные бидоны с молоком на телегу, когда с колхозников с каждой семьи, у кого были коровы, даже у пенсионерок не стеснялись забирать, собирали литры по приказу правления, а они – от городских властей (планы выполнять) и всё - для городских жителей.

С другой стороны, новая жизнь стала для нее интересней. В этом городке, где практически построили жители из деревень, а бригадиры и первостроители приехали из других городов, многие поселились в построенные первые двухэтажки с высоченными потолками и большими комнатами, не хуже сталинских в Москве или в Ленинграде, там, где есть такие дома. Обычно, они находятся в первых трех последовательных домов на главной улице, а уже через дорогу, перекресток получается, начинаются пятиэтажные дома. А потом уже через пару-три перекрестка – площадь. Время идет – время строит новые дома. Были избы, теперь многоэтажки.

А ее дом был последним в те годы. Она купила новую квартиру, с ключа, а вот Ханиф живет во вторичке. Хорошая там семья жила, молодые. На расширение подали, или купили побольше, уже не помнит, зато проблем с молодыми не было. Да и третья квартира тоже – молодая семья, тоже с ней заселились, ремонт был шумный. Ох, вспомнить приятно – работа до новоселья – это особое время!

Зато здесь все чужие, нет тех хитрых лиц, которые улыбаются тебе, и, даже не успеешь пройти, посмотришь, продолжая улыбаться в ответ, а они уже давно улыбку убрали. И так почти все. Такова уж психология, никогда деревенские не поймут горожан, для этого нужно не только родиться в городе, но и жить там, родить детей, тогда только внуки будут считаться настоящими «городскими». Так и про деревню можно сказать. Сколько людей сейчас возвращаются домой, сколько горожан стремятся подальше уехать от города – зов предков тянет или не выдерживают скоростной жизни.

А еще в городе можно общаться в поликлинике или в очередях, а, если соседи, то и домой идут вместе. Так, некоторые соседи, которые с годами становятся друзьями, а то и как одна семья, только двери разные. Перечисляй да радуйся жизни! А для деревенского пенсионера это вообще приятный бонус от жизни.

«Новости посмотрела. Газету из почтового ящика забрала. Позавтракала. Так, что теперь делаем-с, уважаемая Зульфа Валиевна? Айда в город, погуляй, погода хорошая!» - Подумала она и улыбнулась. А ведь она сидела бы в холодной избе-холодильнике, пряталась от жизни, которая тогда и прошла мимо. Оказывается, никогда не поздно жить или начать жить по-новому!

Так, установка дана. Оделась, взяла пакетик с отходами для кошек и собак. Проверила – мусор еще не накопился. Эти «процедуры» - ежедневная обязанность.

Оглядела зал – чистота, дверь лоджии открыта, окна там закрыты. Все, теперь можно спокойно выходить на прогулку.

Открывая дверь, она почувствовала, что не может открыть ее до конца. А в это время как раз собрался в магазин Ханиф, и тоже открыл дверь.

- Какой же умник придумал устанавливать так двери, - возмущенно сказал он, видя, как кто-то из соседней квартиры застрял из-за его двери. – Сейчас, погодите, я зайду обратно, а вы выходите. Я подожду.

Ну ладно. Как скажете. Она услышала, что закрылась его дверь, и открыла, закрыла на ключ и стала спускаться. Даже здесь хорошо, что площадка – маленький квадрат – и три двери.

Ханиф услышал, что дверь заперли, тихонечко и медленно открыл свою дверь, дабы случайно не ударился тот, кто выходил из соседней. Мало ли, сам инвалид, может, не один такой в доме, ведь на втором еще какой-то дед живет. Тоже с палочкой ходит.

Зульфа преодолела три ступени и открыла парадную дверь. В это время Ханиф закрывал дверь, и, когда стал спускаться, увидел, что дверь уже закрывалась.

«Эх, не успел посмотреть, кто сосед!»

И медленно стал спускаться.

Выйдя за дверь, он сразу же зажмурил глаза. Утро было ясным и солнечным, день обещал быть жарким. Наконец, пару недель старческие косточки могу понежиться и погреться на солнце.

Кто-то завернул за угол.

Он решил сегодня не обходить дом, и не повторять вчерашний маршрут, а пошел в противоположную сторону, где шла стройка еще трех пятиэтажек, но эти были новые дома в шесть подъездов. Посмотришь так на дом с высоты, и видишь его историю роста – от старых, но еще крепких домов-первостроек, обычные хрущевки до площади, потом - ленинградская планировка, до аптеки. Так в 1980 заканчивался город. А теперь город удвоился в длине, и дома растут как грибы после дождя, и похожих строят редко. Теперь каждый хозяин строит по своему усмотрению, а потому далеко за площадью, где был конец города, теперь новый район. И площадь уже осталась в прошлом, только название «центр». А теперь концерты, ярмарки находятся как раз напротив аптеки, некогда последний дом, где напротив находится «Парк Культуры и Отдыха». Внуки первопроходцев и строителей, уже не знают про площадь с Лениным, для них город – это тот, который заканчивается на последней остановке. Теперь и она уже будет не последней.

Как же в городе нравится нашим старикам! Вечно шум, непривычно после деревни, но зато это есть самая настоящая живая жизнь, дорога из города ведет в другие деревни, потом в соседний дальний городок, а через шесть часов на «Икарусе» и до столицы без остановки можно доехать. А это тоже необходимость – два раза в год инвалиды обязаны лечиться в больницах вне города, в городе лишь посещение врачей по плану или по болезни, которые положат лечиться в любое время. А в столицу – по плану.

А шум оттого, что поворот – выезд – как раз до остановки, по обеим сторонам и там уже построен целый коттеджный городок. Не успеешь оглянуться, уже новый район и народное название. Да, народное. Вот этот район называется «Разбойник с большой дороги», у леса «Санта-Барбара», а пригород – он же город, продолжение улицы, начинается поселок «Деревня в городе».

Вот туда дед и направился. Скучает по деревне, а потому рад, что недалеко «деревня», где он может гулять и наслаждаться видом деревенских изб и, среди них будто спрятавшиеся, коттеджи. Кругом лес. Вышел из дому, прошелся минут пятнадцать-двадцать – и в лесу. Это у кого ноги здоровые и радикулит не беспокоит

Радуются жизни Ханиф и Зульфа.

4. Первая встреча

Зульфа домой возвращаться не хотела, но и углубляться к центру пока была не готова. Да и не зачем. На почту она уже съездила, все счета оплатила. И теперь можно спокойно до следующей квитанции и пенсии, который разносит почтальонша. От пенсии до пенсии живут старушки весело!
Она ее ждет, обедом вкусно угостит, потом только отпустит. Так же и со слесарями. Хоть с кем поговорить, да покормить, ведь она от природы – мать.

Поднялась за школу, а там – дорога за дом идет. Любопытно. Там, как ей сказали, мечеть, а аккурат через дорогу – церковь.

Вот так получается, что мулла молитву читает, а под боком колокола звенят. Люди идут целым городом по этом дороге, только калитки у церкви на последней улице, которая и выходит в «Деревню в городе». Как истинная деревенская душа, она тоже тоскует по спокойным улочкам, как думала. Но транспорт как в городе, и это она быстро поняла.

Но, как учили плакаты строителей коммунизма «Вперед, и только вперед!», а она, как и все, говорила на родном привычном языке: «Алга, и тулька алга!»

«А что, пока солнечные дни, синоптики говорят по радио, нужно хоть свой район изучить. В мечеть я не хожу, хотя родители были верующими, но я же атеистка, да еще физик, наука – это знания, а знание – это сила! Суставы не болят, просто как по заказу. Всё, иду!» Подбодрила себя, и – вперед!

Ханиф, у которого ноги не болят, потому что живет на лекарствах, но осторожность – это его верный спутник вместе с «конём» - тростью. «Зря со стороны стройки пошел! Сколько здесь куч кирпичей, строительных отходов, дом шибко длинный, арки закрыты пока. Значит, дом нужно обойти. Обойду-ка я с ближайшей стороны, прямиком то бишь!»

Мало людей здесь, во дворах – ни души. Так же, как при Советах, на турниках висят ковры, которые потом хорошенько вытрясут выбивалками, а на маленьких – коврики, одеяла, которые сушатся после большой стирки. На горизонтальных сушатся подушки и матрасы.

«Везде деревня, только город называется», - улыбнулся старик.

В городе мысли как-то добрее становятся, люди кажутся симпатичными, - сам изменяешься, и к тебе отношение изменится непременно!

Увидел он, что нет продолжения — это тропы, проложенной пешеходами, которые идут домой из города в «деревню», а аккурат перпендикулярная дорога – из соседнего поселка и туда, где она, как река, «впадает» на главную трассу.

«Нет, дальше я пока не пойду. Дойду, - по-мальчишески прищурился он, ведь для него преодолевать препятствия, все равно, что на войне найти оптимальный путь. – Дойду, и обратно! Давай, Ханиф, не жалей себя, дома успеешь быть, на том свете – тем более, не далеко, а вот ходай тебе дал возможность после тяжестей деревенской жизни и инвалидности дожить как городские! Живи и радуйся!»
Надо сказать, что он от природы – оптимист, наверное, из всех оптимистов оптимист, который не перекладывает свои проблемы на других, тем более, на детей! Они живут спокойно, ведь отцу теперь хорошо, врач посещает, тоже плановое, если что, такси вызовет, там таксисты только так, два автобуса с одним маршрутом «туда и обратно», да автомобилисты, а таксистов еще больше. Частники вообще по городу берут мало, потому и котируются. Да еще и из его деревни ездят: привезут с утра своих на базар, за полдня горожан обслужат, вот тебе и «пользительный муж».

А Зульфа видела среди таксистов из своей деревни. Так что, молодцы – народные таксисты, так держать и не сдавайтесь. И не наглейте только. Ведь они берут втрое дешевле, а потому и дети до школы в конец города могут ездить в мороз или дождь, или домой. Ведь родители всегда в курсе, телефонами обмениваются, так и становятся «личными таксистами» - это не каждый таковым может считаться, только глубоко порядочный или интеллигентный. Ведь «интеллигент» от слова «ум», а некоторые путают с «аристократами» или только с теми, кто закончил вуз(ы).

Дошел, преодолев столько преград, невидимых издали глазу: кочки, ямки под лежащей травой у ручья, который идет дальше по широкой круглой большой бетонной трубе под мостом на трассе, дальше - болотистое место. Хотелось бы ему вернуться другой тропинкой, которая в пяти метрах от него, где находятся дома «россыпью» из-за болота, а не аккуратно выстроенные друг за другом. Да вот незадача – маленькое болото.

Фаин дошла до трассы, там заканчивался город богатыми двухэтажными коттеджами с огромной территорией, с высоченными заборами, но издали и с параллельной улицы они видны до фундамента – не скроешься никак. Даже смешно стало, город маленький, как большой поселок, а на этой только улице есть аж без пятидесяти триста домов, если дойти до (пока) последнего коттеджа. А это просто внутри «Деревни в городе» - избы, как в деревне, небольшие коттеджи, а в конце – элитный район, куда гулять ходить просто невоспитанно: коттеджи врачей и заведующей отделением, банкиров, сотрудников «Евросети» и банков.

Каждый живет как умеет, зато глаза как радуются, гладя на дома, один лучше другого. Не нужно для этого Ютуб открывать, когда под боком такая красота!

Вернулся Ханиф и сел на скамейку.

Зульфа спокойно перешла трассу, она не широкая, как главная дорога, но считается трассой, раз за городом. И тут началось ее путешествие «дойду до магазина «Злата» и обратно.

Магазин принадлежал жене строительного «магната» города, названный в честь их дочери. Около двадцати высоких ступеней, широкая площадка до двери, и… очень маленький магазин, зато всё необходимое там есть – настоящее «сельпо» - от продуктов до посуды, грунта, железные сетки – это часть из магазина, куда отправляют заинтересованных покупателей, который находится с торца. А наверху – кафе, где постоянно проводят банкеты, свадьбы или юбилеи, или поминки.

Вот такой чудо-дом «всё в одном»! Хозяин – сын приезжей первопроходки – замечательный муж и прекрасный отец. Потом он будет помогать старикам – то до дома довезет, ему ведь по пути; то помогут выбрать стройматериал, словом, мир не без добрых людей. Просто воспитание такое. Мажор, но переживший в жизни бурную молодость и влюбленный в свою жену – деревенскую, из того поселка, который и идет трассой до поворота в сторону столицы. А жена – под стать, красавица и грамотный специалист – дочь главного бухгалтера и полковника в отставке. Но отец у нее умер рано, замуж вышла за городского, как и мечтала, а младший братишка остался с матерью – одинокой, но скучать не умела, потому были у нее свои подруги в деревне.

Оказалось, ее мама училась в Зульфы, и потому они помогали тоже. Не каждому, разумеется, а как хорошему учителю.

Спускаться ей тяжеловато, потому что перила хоть и есть, но узкие и не круглые, пальцы болят и держаться не удобно.

Продукты она не купила, только узнала цены. Туда она больше не будет ходить, не только для пенсионеров этот магазин дорогой.

Солнце светило ей прямо в глаза. Она улыбнулась ему. Спустилась, наконец, и повернула направо. Пошла по тротуару, продолжая любоваться и восхищаться разными построениями, палисадниками, цветы она любила очень. У нее дома в каждой комнате, на всех трех подоконниках и на лоджии, росли разные цветы, казалось, что цветы у нее не настоящие, они долго не вяли. Старые уступали место молодым росткам, которые быстро вырастали, радуя глаз хозяйки.

«Сегодня куплю семена, и надо заняться садиком под лоджией и кухней. Пусть у меня перед глазами будет красота, и людям приятно».

Дойдя до конца территории церкви, она решила вернуться. Дорога не близкая, и начнется ее любимый сериал «Гений» с Абдуловым – премьера!

Домой она вернулась другой дорогой, не прямой, а завернула за угол, где заборы с воротами в церковь, которая доведет до той улочки-тропы, которая и доведет ее до ее улицы. А там – мимо школы и во двор.

Ханиф успел испачкать кроссовки, «коня», который его выручал всегда, но совсем не собирался огорчаться, ведь у него, городского, дома – все условия. В тазу наберет в ванной воду, только не стиркой займется, а помоет обувь и трость.

Много народа шли в мечеть, он пока не собирался, но вот ожидается большой праздник двадцать первого августа – Курбан-Байрам, вот туда он обязательно пойдет.

Раньше с женой все чтили, а теперь без нее как-то не верится особо. Он ведь тоже в советской школе рос, атеист по сути, а в городе этом и районе – далеком от цивилизации – верят богу: и врачи, и в мэрии, и банкиры, - все.

Зульфа дошла до дома. Села на пустую скамейку, передохнула и зашла домой.

Когда она стала открывать дверь, старик был рядом, он ставил сушиться обувь, и поглядел в глазок. «Не успел!» И пошел смотреть сериал.

Зульфа закрыла дверь, изменила последовательность: сняла обувь, потом включила телевизор, теперь можно спокойно раздеться. Быстро вымыла руки, взяла пирожки, поставила чайник на плиту. Когда чай заварился, добавила в пиалу молоко, и стала смотреть необычный сериал, с удовольствием заедая пирожками.

В перерыве, после трех пиалушек, она сходила в самую маленькую комнатенку с унитазом, услышала, как ее невидимый сосед смотрит такой же сериал. «Интересно, у этого человека телевизор в зале или в спальне?» - задумалась она. Ведь звуки шли со стороны стены, где стояла у нее кровать.

Сериал закончился, завтра – последняя серия. Теперь – отбой, надо раньше встать, завтра Альвина придет навестить на обед, нужно ей испечь блины, да побольше – домой унесет. Выходной, тоже сидит в гордом одиночестве, как я, на работе живет, общается, а дома… Кот и цветы – вот ее дети.

К обеду Альвина стала открывать дверь, ведь она могла зайти к ней в любое время, так договорились. Да и у племянницы не было родителей, давно умерли, там и живет бобылем. Но она хоть симпатичная, но и ей уже за сорок давно.

Ханиф поглядел в глазок: молодая! И успокоился, что теперь знает, что его соседка – молодая женщина, кудрявые короткие волосы, шатенка, не высокого роста…

Пообедал любимым супом – куриный с лапшой – и стал собираться на прогулку. Теперь нужно пойти туда, в «Деревню в городе», только другим путем.

Он вышел из подъезда, за ним дверь отворилась, выскочила соседка, быстрыми шагами направилась за угол, где садик. «И вам «здравствуйте», - сказал про себя старик, - молодежь нынче пошла деловая, не заметят «динозавров».

После длительной вчерашней прогулки Зульфа решила отдохнуть денек. Она знает свои ноги, и знает, что, если отлежаться денек, то сегодня лекарство принимать и не нужно будет. Вымыла посуду, поставила на железную простую решетчатую полку, которую привезла из деревни, и еще немного вещей, дорогие сердцу воспоминания о хороших днях. Эта полочка есть почти в каждой избе деревни – простая, зато очень прочная и надежная, как советские люди.

Взяла книгу «Бурно течет речка Дикиш», которую написал ее односельчанин про историю ее деревни, про тружеников тыла и участников Великой Отечественной, об известных именах, достойных истории, а после его смерти его дочь Шурочка выпустила – очень ценная и продуманная работа! «Эта книгу написал наш легендарный земляк Галим Нигматаев, и ее должен прочитать каждый школьник деревни, - сказала она на том юбилее, когда она пригласила любимицу Веру, Шурочку, которая всех нашла и восстановила прежние дружеские отношения, Дамину, Амину, а среди «мальчиков» нашлись Атаус, Фагил да Рэм. Все были благодарны дочери директора школы, под чьим чутким руководством работала Зульфа, и даже была счастлива в школе благодаря мудрому руководителю.

Сделала перерыв. Снова чай. Потом решила посидеть на скамейке. Когда она вышла, там уже сидела молодежь. Пусть сидит, зачем их прогонять, как другие? Это же их пора, их время, какое еще у них будущее будет, никто не знает, пусть хоть сейчас радуются жизни, пока молоды и не семейные. «Эх, где моя молодость!»

- Здрасьте! – друг за другом поздоровались с незнакомой бабушкой подростки. – Вы сядете?

Она остановилась, когда искала глазами другую скамейку, ведь, по идее, они должны быть у каждого подъезда, а дети приняли, возможно, за то, что она хочет сесть.

- Ты ее знаешь, - кто-то спросил у того, кто первым поздоровался?

- Нет.

Ей было приятно, ведь не такая уж и плохая молодежь! Если вспомнить ее далекую молодость, в студенческие годы, то и тогда нельзя было ее однокурсницам проходить в мини юбках, скамеечные бабки сразу же сделают свои выводы. Может, завидуют? Ведь только тот, у кого голова свободна от негатива и зависти или ревности, он дышит иначе, думает по-другому – по-доброму. У него улыбка – это самопроизвольная спутница, которая просто сама появляется, и не спрашивает хозяина, улыбаться или нет, зато кому-то приходится научиться улыбаться. Сценическая улыбка – это другое, это маска, а научиться можно, но это уже натаска, а не природное. Но тоже хорошо, ведь он учится дарить другим улыбку, а «от улыбки станет мир светлей»!

«Мда, скамеек больше нет, а ведь четыре подъезда, и, видела, из третьего, где лестница из семи ступенек, выходит моя ровесница, мне кажется, может, старше или младше. Потом познакомлюсь. Всему свое время. – размышляла Зульфа. – Ага, вон там есть!» И она пересекла автомобильную короткую дорогу, которая из главной улицы, где остановка конечная за домом, поворачивает в их «междудворье», и ведет во двор к последнему дому, длиннющему, куда она сейчас и направляется.
Там сидели старушки. Поздоровалась. Ответили. Села на свободное место. Послушала их. Скучно. Неужели можно так много говорить обо всем: сплетни, обсуждение, да еще и болячки свои, лечение. Наверное, подруги так себя и ведут, если вспомнить фильмы. Вероника Маврикиевна и Авдотья Никитична ведь прототипы таких бабуль. Да, интересно, теперь Цвяточек и Матрёна Нигматуллина. Всё повторяется, если интересно и имело большой успех. Не было бы Матрёны Нигматуллиной, не вспомнили бы про Маврикиевну. А благодаря Никитичной и Веронике не было бы и современных «юмористок».

«Нет, так не хочу, пойду-ка прогуляюсь!».

Ханиф пошел по прямой, это опять обход этого дома со стороны улицы, но завернул за дом, и стал идти по тропинке в сторону той, которая ведет к «мечеть-церковь».

«Надо прогуляться, раз уж вышла. Выходной, народу много, дети шумят. Пойду дальше, где вчера была. Теперь в магазин не зайду, ноги «спасибо» скажут.

Она подумала и решила, что короче будет ей обойти этот дом, который был копией ее дома, со стороны первого подъезда, там люди ходят, значит, тропинка есть.

Ханиф уже дошел до середины дома, остановился, чтобы посмотреть на район с этой стороны. А Зульфа дошла до угла и пошла дальше по тропинке, в сторону «мечети-церкви», больше там пока люди не проложили тропу, да и свалку сделали те, кто делал ремонт в новых домах.

«Дойду до свалки, а там уже хорошая тропа», - и Ханиф уверенно пошел вперед.

За свалкой он не мог видеть ту, которая жила рядом по соседству, а она уже снова повернула в сторону той дороги, но уже шла вдоль церковного забора, где в начале будет ворота с калиткой.
Она заметила, что такой путь оставляет магазин далеко, и эта дорога ей удобней. И она перешла дорогу на ту сторону, где есть тротуар, который хорошо заасфальтирован.

Ханиф дошел до мечети, и пошел дальше.

Они оба пересекали улочки, и шли вперед.

Старик прошел один переулок целиком, это, выходит, два «квартала». Оказывается, там есть болотистые места, где пропущена стройка, воду залили, но она упорно выходила из-под цемента. Словом, фундамент потом зарос елочками и травой, так и не стали там строить. Детишки как радовались, бегали туда в «войнушку» играть.

В этом пригородном участке перемешаны дома и коттеджи, болотистые места и срубы.
Зульфа тоже прошла почти столько же, но дальше уже шли гористые места, потому на ее стороне был только один многодомный участок, а там, где горы, дома и коттеджи строили по одному.
«Дальше, если по горе подняться, лес, значит, можно ягоды собирать. Только вот высоковольтные линии… Нет, не пойду. Лучше на такси довезут меня до городского леса за садами, там, слышала, можно собрать.
Ханиф присел на бревно для сруба, задумался. Тут даже гуси плавают в луже у болота, курицы видны через заборы, даже козы, привязанные к колышкам, едят сочную травку.

Зульфа перешла дорогу, и пошла обратно, только здесь был мелкий гравий, но ее широкие подошвы позволяли ходить по таким местам.

У подъезда детей уже не было. Стало вечереть. Немного похолодало. На севере так, лето короткое. Не решилась присесть для отдыха. «Осталось-то всего ничего, зайти и ты дома!»

Она зашла на кухню, поставила чайник, приготовила ужин. Вымыла руки, пустила воду в ванную, чтобы согреться, и пора помыться.

Ханиф был так увлечен свои путешествием, что ему хотелось пройтись еще, но ноги подсказали, что это уже будет перебор. И он повиновался своему «пора домой», и пошел обратно.

На прогулке он гулял три часа. Он обрадовался, что отлично провел время и не сидел дома.
Дома он поставил чайник, чтобы смотреть последнюю серию.

В воскресенье Зульфа услышала из кухни, как из квартиры соседа выходят молодые люди:
- Пока, пап, ты давай, звони, если что, приедем.

- Не надо ничего, спасибо, сам справляюсь. Мне даже лучше быть одному, я привык (это не была правдой, инвалиду очень тяжело справляться по дому без посторонней помощи), я люблю один быть. Привык! – убеждать он умел. Сыновья редко посещали, но не бросали отца.

Зульфа подумала, как бывшая учительница: «Хорошие мальчики, воспитанные!»

Голоса на улице постепенно удалялись от дома, пока не завернули за дом.

Зульфа приняла ванну, постирала мелкое белье, пошла на лоджию, чтобы повесить на веревки. Кто-то под боком закашлял. «Голос не молодой. Да не поймешь, но, всё же, кряхтит как старый человек».
Она не интересовалась мужчинами уже давно, со студенческих лет, потому быстро забыла.

Перед сном Зульфа решала кроссворд, сидя на кровати, выключила ночник и заснула.

Ханиф долго не мог заснуть. Ему не спалось. Он вспомнил свою молодость, родителей: «Эх, папмам, в детстве мне казалось, что вы долго будете молодыми и долго жить. Теперь вот я старик, скоро встретимся, и я уже буду с вами. Соскучился! И Марфуга моя ждет, поди. И друзья. Немного осталось!» Сегодня был не его вечер, очень грустно стало. Когда он дома один и долго не выходит на улицу, такие мысли тут как тут, и они не хотят уходить, а, потому, очень полезно читать и много гулять. Это он и сам знал, без наставлений врачей.

Так и до осени дожили.

Холодно стало. Тепло еще не дали, потому в ход пошли одеяла и теплые вещи, которыми Зульфа стелила рулетом под дверь лоджии, саму дверь утепляла другим одеялом, подоконники тоже рулетом сворачивала одеяла. Они у нее занимали всю небольшую кладовку, привезла из деревни, потому что в городах печки нет. Старые от времени она молотком закрыла входную дверь, летом снимет.

Ханиф слышал, что кто-то работает молотком: «Молодая женщина, вот неуверенно и держит молоток!» - размышлял старик, потому что он за эти месяцы не слышал из квартиры мужского голоса. Да и вообще, кроме телевизора, не слышал.

«Как так, - подумал он, столько живу и не знаю, кто мои соседи, нужно познакомиться. С соседями дружить нужно, особенно, мне, вдруг что, в курсе будут, скорую вызовут. Молодые, что на площадке, родили ребенка, и они забыли про старых соседей, но здороваются всегда.

Любопытство взяло верх бывшего танкиста. Он купил любимый вафельный тортик в картонной коробочке, немного разных развесных конфет, надел чистую одежду – брюки выходные и джемпер, и, «бисмиллэх», постучался.

Зульфа была в гостях у племянницы, на дне рождения. И осталась ночевать.

«Нет дома, что ли?» И он не поленился выйти во двор, чтобы убедиться, что света нет. Даже дом обошел, может, в спальне человек, не услышал. Он ведь очень воспитанный, не будет же дубасить как чересчур уверенные в себе и своей правоте требовательные типы.

Да, его соседка сегодня вечером не дома – света нигде нет.

Ему стало интересно. Если ты что-то затеял, то уже не полпути нельзя останавливаться, так и счастье может убежать.

Нет, конечно же, он не был одержим идеей, но что в старости еще можно делать, как не попытаться сделать жизнь не скучной?

Кто-то сидит с утра до вечера с бабками на скамейке и лясы точит, шутит, и поддерживает подруг, что молодежь-де хуже стала, эти развелись, там ребенок родился и другие житейские темы.

Кто-то не хочет время терять на болтовню, ему проще сидеть дома да глядеть в окошко. Когда-то люди, которые привыкли проходить и видеть одинокого человека, поймут, что, скорее всего, этот старый человек умер.

Кто-то тусуется до последней капли алкоголя.

Кто-то живет от сада до сада, пропадая там неделями, ходит в ближайшие магазины, иногда домой, что-нибудь забрать или принести урожай. Заготовочки и обратно в сады.

Кто-то путешествует, копит, экономя на себе и порой еде, ведь в старости есть-то особо и не хочется, энергия не тратится, как у молодых, пахать не нужно или даже на двух работах. И ты уже выбираешь себе ближайшие города, куда можно съездить, или, куда народ из Урала до Камчатки не представляют свой отпуск без туризма или поездок в Москву-Питер, по «Золотому кольцу», словом, путешественники знают, что хотят.

А кто жизнь не представляет без внуков, таких больше всего, пожалуй.

Зульфа, привыкшая вставать рано, проснулась, чтобы не будить племянницу, лежала и думала. В гостях хорошо, а дома – лучше. Домой хочется. Она вообще не любит ночевать у чужих, но племянница – не чужой человек, да еще и Зульфа приезжала, ее сын вечером на машине домой в деревню обратно забрал. А поздно возвращаться в пустую квартиру как-то и не хотелось.

К восьми Альвина встала. Попили чай, поели вчерашние оставшиеся после праздника выпечки.

Попрощавшись, Альвина, которая обычно высыпается дома одна, со словами «я посплю еще», закрыла дверь и пошла спать дальше.

Утро прохладное. До дома нужно в магазин зайти, молоко купить, пусть будет запас. В такой холод хороший хозяин собаку на улицу не выпустит, и она будет сидеть дома.

- Вы последняя? – спросил кто-то позади нее. Очереди не было, но у нее нет привычки оборачиваться, может, и не ее спрашивают.

Она продолжала стоять за молодой женщиной, которая влезла без очереди, торопится, наверное, а ей спешить некуда. Пусть, жалко, что ли? Она тоже когда-то состарится и будет понимать молодых, вспоминая себя, если адекватная. Не будет срывать свое зло и бестолковое одиночество на других.
- Я за вами. – Просто кто-то сказал кому-то.

Она отошла к металлической стойки для покупателей, переложила из корзины молоко в сумку. Рядом тоже кто-то пристроился. И тоже выложил молоко, хлеб и пшенную кашу на стойку, отнес корзину и вернулся, чтобы переложить продукты в авоську.

Если бы не авоська – знакомый всем советским людям важный атрибут, который можно легко положить в карман, и вытащить, когда нужно. Да еще красный, который был у многих чаще всего. Она поглядела на владельца, и он давно смотрел на нее внимательно и изучающе.

Вышли почти в одно время. Он открыл ей дверь, она прошла. Зульфа пошла домой коротким путем, через садиковские заборы, ведь за углом – ее подъезд. А Ханиф шел в магазин оттуда, и, как человек, который не любит повторять свой маршрут, пошел в обход, ему, как любому мальчишке – юному или старому – было интересно смотреть на машины, очень радовали глаз редкие «Жигули» и одна желто-бежевый «Москвич» - единственный в городе у афганца. «Лада» тоже в памяти у него, но современные тачки просто невиданной доселе красоты, форм и звуков. Уж он разбирался в технике!

Зульфа зашла в квартиру, но, почувствовала, что дом немного не так пахнет. Она зашла на кухню, поглядела на мусорное ведро. Эх, старость, ведь она вчера, до того, как отправиться к племяннице, приготовила пакет, закрыла его, но до коридора забыла донести.

«Непорядок!» и она снова открыла дверь, и вышла во двор. Мусорные баки стояли как раз на том месте, где автомобилисты доезжают и поворачивают в другой двор.

На обратном пути она увидела спину какого-то мужчины, который открывает дверь. «Сосед, - подумала она, вот кто храпит через стенку», и она улыбнулась, вспоминая, какими звуками он дырявит покой двух спален.

Он стал открывать дверь, она стала ждать, потому что увидела, что дверь расположена неудобно, и она просто не сможет войти, если он не закроет свою дверь.

Ханиф обернулся и разинул рот:

- Доброе утро, - поздоровалась Зульфа.

«Боже, это же тот…» И она вдруг покраснела, как девушка, которая не умела скрывать своих чувств.
- Здравствуйте! – Радостно ответил старый мужчина.

Он стоял и улыбался ей в ответ.

- Ханиф я! Как вас зовут?

- Зульфа! – просто ответила вежливо соседка.

Они немного смотрели друг на друга, оба удивлены, что они, оказывается, столько живут здесь, а не знали, что «он - это тот…» и «она - эта та…»

Она опомнилась первой:

- Может, вы закроете дверь, и тогда я смогу зайти домой?

- Уф, да, да, сейчас.

Он сначала зашел домой, потом быстро выскочил, ведь неприлично вот так хлопнуть дверью перед женщиной. Тогда Ханиф вышел, закрыл дверь, и тогда она смогла открыть свою.

Они оба стояли за своими дверями, прислушиваясь к шагам.

«Наверное, ушла Зульфа, я же глуховат, будет она стоять у двери, а как же, прямо-таки я как мальчишка!»

«Похоже, тоже стоит, но мне нельзя обнаруживать, что я тоже стою, пусть думает, что у меня мягкие тапочки и я просто бесшумно прошла. – немного погодя, еще раз прислушалась. – Теперь нужно купить тапочки. Мягонькие! – потом улыбнулась, - давно хотела, вот и повод нашелся!


4. Друг к другу в гости.

Зульфа пошла мыть руки после того, как молоко поставила в холодильник, убрала хозяйственную сумку – привычка. Полезная и хорошая. Все привычки идут из древности, из деревень. Города потом строились.

Она сначала не заметила, что теплая вода давно уже смыла ее руки, она просто стояла и держала ладони так, что вода будто с высокой горы водопадом стекала в раковину.

Зато она опомнилась, что она улыбается себе в зеркало, как улыбалась в детстве, когда думала, что ей улыбаются искренне, а не заискивающе – купеческая дочка.

Проснулись у нее эти приятные чувства, хотя она давно их запрятала глубоко в недра своей разочарованной в любви жизни.

Она открыла кладовку, залезла осторожно на маленькую стремянку, достала круглое небольшое зеркало, с пластмассовой рамкой, где были дырочки, и зеркало можно было повесить с любого места. Так было задумано.

Молоток, который всегда в прихожей, в деревянном самодельном ящике для инструментов, привезла в память об отце – практичном экономном владельце, у которого батраки не голодали и не ходили босоногими, где находились самые необходимые для быта и ремонта инструменты.

Недолго думая, забила гвоздь прямо на входную деревянную дверь, предварительно проверила высоту, сделала крестик простым карандашом и умело забила туда гвоздик.

Затем сделала дырочку, чтобы продеть через гвоздик старое одеяло, которым она утепляла дверь на зиму. Повесила, наконец, зеркало, и удивилась себе, ведь они никогда в детстве не смотрелась в зеркало. Один раз, в студенчестве, когда ей показалось, что на тоже не страшная, пусть с одним глазом. Зато ее любил папа и сестренка, и племянница. Остальные мнения ей не важны совсем. Не для этого она живет, чтобы тратить свои драгоценные нервы на других да всяких, а бережет их для любимых.

Ханиф слышал, как она что-то забивала. Он периодически подходил к дверям, чтобы послушать, не выходит ли она, чтобы одеться и встретиться на улице. Старик уже положил на комод в прихожей джемпер, чтобы быстро надеть на домашнюю рубашку, и не нужно тратить время на передвижения по квартире.

- Кто там? – спросила Зульфа.

- Я, сосед, Ханиф! – бодро, по-молодецки, громко ответил он. Со своим слухом ему казалось, что говорит нормально, но ему никто и никогда не делал замечание.

Зульфа, как в детстве, в школьные годы, когда всем в классе нравился один мальчик, не отличник, но красивый и хулиганистый, с ним мечтала дружить каждая ученица в школе, а в старших классах – выйти замуж, ведь он – из хорошей семьи, да и к окончанию школы он стал прекрасней и умней, даже примером для учеников младше классами. На линейке хвалили многих парней, но девочки ждали, когда назовут его фамилию и имя, а молоденькие учителя сами вздыхали, но они были замужем за своими бывшими одноклассниками или односельчанами.

Про себя она отказывалась, но произнесла совсем другое:

- Проходите, не стойте там, замерзнете!

Она себя не узнавала! Ей же не шестнадцать лет, и даже не тридцать, тем более, не пятьдесят, когда еще можно пытаться любить другого человека.

- Вот что значит, что в доме есть хозяйка! – сказал он, глядя ей в глаза.

Зульфа смутилась, показала жестом, чтобы вошел в зал. А сама, краснея, скорей спряталась на кухне под предлогом «я чайник поставлю».

У нее от волнения стали трястись руки, и она передумала угощать его в зале, как всех гостей. А кухня – это территория, где она тоже живет – готовит, читает, греется. И разрешено только Альвине, Вере и Шурочке, также и ее дочери, которую она любила не меньше, чем племянницу.

- Ханиф, - голос от волнения не проявился, она прочистила горло, и повторила, - Ханиф, проходите сюда, здесь тепло.

Его посадила на «почетное» место – у батареи. Сама же хлопотала и угощала гостя чем богата.
В большой комнате и в прихожей Ханиф чувствовал себя мужчиной, но в кухне, маленькой, но удобной, он чувствовал, что хозяйка в доме – она.

Оба молча глядели на чай; молча брали печенья, даже пару раз их пальцы встречались, а прикосновения, приятные, но опасные, нравились им обоим.

Ханиф по жизни был шустрым, хотя он здесь робел, но все же поглядывал на нее и любовался. Он совсем не обращал внимание про то, что у нее второго глаза не видно, и она даже забыла про это. Но, когда она вдруг посмотрела на него, и их взгляды встретились, она вспомнила про глаз, и ей стало неуютно. Она вдруг встала и спросила, налить ли ему чай.

- Зульфа, когда я впервые увидел вас, я влюбился как мальчишка. Не удивляйтесь, что я вот так вот прямо говорю и в первый день, не прогоняйте меня. Мы – не молодые люди, я старше вас, мне скоро семьдесят, сколько мне осталось, не знаю, но я хочу прожить каждый час, каждую минуту с вами…
Зульфа села на стул, ноги ее не слушались и дрожали. К ней вдруг вернулась та влюбленная студентка, сердце которой могло любить, и будто застывшие на долгие годы душа взмахнула крыльями и у нее от счастья чуть давление не поднялось. Она – женщина не молодая, сама его догоняет по возрасту, но, видимо, если любовь не была востребована, то она обязательно найдет свое счастье, пусть короткое, зато оно наверстает все годы, которые были упущены.

Ее молчание он умно принял за положительный ответ, и в нем снова проснулся тот живой и шустрый парниша, в которого были влюблены все, наверное, также, как в того мальчика из ее класса.

Он рассказал о себе, и она, которая никогда никому не рассказывала о своем детстве, юности, и к ней привыкли, никто не интересовался, она за один вечер раскрыла себя. Оба долго говорили и не заметили, как время уже приближается к полуночи.

- Мне спать пора, - сказала она, смущенная, и уставшая от бурных эмоций, которые, как ей казалось, у нее никогда не было.

- Да, Зульфа, я очень счастлив, ходай не зря нас свел, значит, быть нам впредь вместе.

Умная и познавшая жизнь женщина промолчала, проводила гостя:

- Давайте ежедневно гулять на свежем воздухе, вы подумайте, решите, когда вам удобно, а я подстроюсь. Мне проще.

- Хорошо, - тихо сказала она.

Когда она подошла закрыть за ней дверь, Ханиф резко повернулся, и… поцеловал ее в щеку. Но чуть не упал – возраст и ноги не те. И она автоматически протянула руки, чтобы поддержать.

Оба улыбнулись, и он зашел к себе.

Зульфа была на седьмом небе, ведь ей сегодня признались в любви, да тот, кто ей нравился с первого взгляда. Но этот волшебный поцелуй разбудил в ней женщину, она долго гляделась в зеркало, ласково гладила место поцелуя.

Лежала и прокручивала этот день с момента, когда они встретились в очереди, и до поцелуя. И это у нее оставалось в памяти навсегда, до последнего вздоха она вспоминала этот первый день.
Ханиф, зайдя в квартиру, громко сказал «ай да Ханиф молодца», и сегодня он не стал чистить зубы перед сном. Даже после еды! Ерунда, он не хотел стирать полотенцем после вечерних процедур губы, которыми он поцеловал свою женщину.


5. Новая жизнь Ханифа

На следующий день они не встречались. Она уже как девушка первой не смела делать разные предложения, ждала, когда он постучится или встретится. Время для прогулок она продумала, ведь она слышала, когда он выходит, и, чтобы ему не было в тягость, решила, что она тоже может легко подстроиться, и не поздно. Как раз за пару часов или два перед сном.

На следующий день, утром, Ханиф тихонько постучался в дверь. Зульфа заволновалась, но поспешила к двери, и, чтобы он не думал, что она прибежала по первому стуку, постояла немного и открыла.
- Зульфа, приглашаю вас на обед. Я буду ждать, - и протянул ей красивый букет. Он попросил сына купить и привезти самый красивый букет и не жалеть денег.

От приложил правую руку к груди, поклонился и закрыл ее дверь сам.

Она снова посмотрела в зеркало, но уже оценивающе. У нее в запасе оставалось четыре-пять часов. Быстро направилась в спальню, открыла шкаф и достала единственное платье, которое она надевала по праздникам, когда к ней приходили ученицы, или, когда раньше могла выйти в город.

Тапочки мягкие она дома не носит, но с собой решила взять, в гости ведь идет! Впервые в жизни к себе ее пригласил мужчина!

Теперь нужно что-то сделать с прической. «Синий чулок» с того дня пропал, теперь в ней бурлили разные чувства, многие из которых на не могла понять, но ей было приятно.

Вымыла голову, костяной гребнем несколько раз прошлась по волосам, так в деревнях все расчесываются. Распустила и поглядела в небольшое прямоугольное зеркальце, которое было на дверце шкафчика, который висел над раковиной.

Она сделала разные «прически», расширила глаза, смешно стало, улыбнулась, даже показала язык. «Фу, дурочка, ты же старая! Хорошо, что никто не увидел!»

Она взяла ножницы, отрезала волосы сзади, укоротила до плеч. Он ведь не видел ее волосы под платком. Когда приходят люди, бабушкам положено быть в платках, хотя она и учительница, но тамошние традиции нарушать нельзя, иначе ты неправильная бабушка. Это городские могут ходить как молодые, краситься ярко, духариться, одеваться по-современному, а она придерживается образа советской бабушки.

Перед тем, как выйти из квартиры, она тщательно проверила платье, достала колготки, которые носила только на улицу, туфли, которые носила летом, вымыла, в пакет положила мягонькие тапочки. Внимательно посмотрела на отражение в стекле лоджии, потом, перед самым выходом, в зеркальце.
На нее смотрело помолодевшее счастливое лицо с новой прической. Такая она себе очень нравилась. «Лучше поздно, чем никогда! – подбодрила она себя, - вперед!»

Открывая дверь, он снова подарил ей букет, но уже другой. Она попросила емкость, ведь нельзя человека обижать, вдруг у него нет вазы, для чего они мужчине, и банку нельзя просить. А у него была ваза, она стояла одиноко на пустом подоконнике в зале, в которой он хранил чеки от нужных покупок – стиральной машинки, утюга, газовой плиты.

Ханиф включил проигрыватель с записями популярных песен пятидесятых годов, после того, как обе стороны были проиграны, он ставил другие пластинки. Музыка заменяла живое исполнение певцов, а богатый стол и скатерть, которую покупают и используют только в особых случаях, уютная обстановка заменяла ресторан.

Этот мужчина мог бы быть образцом для многих молодых хозяек, и не только молодых! Зульфа предполагала, что она войдет в скромное жилище вдовца, но была приятно удивлена, что сосед оказался в ее духе.

Она даже сделала ему комплемент, от которого он засиял и благодарил от души. Она была немногословна не от природы, а от положения в обществе, всегда старалась быть незаметной. Но язык не слушался ее больше, и ей хотелось говорить и говорить, слушать и говорить, узнавать о нем всё, и задавала разные вопросы, на которые он с радостью не только отвечал, но и увлекался, расширяя границы ответов.

А она рассказывала о себе, отвечала на его вопросы полностью и тоже увлекалась. Обоим было о чем поделиться, было о чем вспомнить, было в чем признаться. Они в свое время не могли это сделать по разным причинам. Его жена была рождена для него, но ее кончина для него означала начало новой жизни. В которой появится она – его женщина, та, к которой он стремился, о которой мечтал, с которой мог говорить обо всем на свете, открыто и искренне.

Ей было приятно, что о жене своей он отзывается по-доброму, как любящие мужья:

- Вы представьте, сколько хотели познакомиться со мной женщин, сколько пытались нас свести, немало из них злились и даже проклинали, но я был верен даже умершей жене. Просто я их не любил. Сначала, пять лет, я тосковал по ней. А потом стал привыкать к жизни одинокого старика. Так, тридцать лет я жил один. Хорошо, что родили двоих сыновей, один в Америке, другой в столице и здесь, работает здесь, купил квартиру там, для сына, но получилось, что дети их – мои внуки, кто на север уехал, кто в Москве, один в Испании. Вот букет сын купил, как раз в гости приехал, у родственников остановился, там его брат – ровесник, с ним ему интересней, чем со мной. Я сам сказал, чтобы у меня не останавливался, навестил и хорошо. Сказал, убедил, поверил. – улыбается Ханиф. – Это нормально! Дети всегда у нас в сердце, а жизнь тяжелая, им нужно жить и выживать, и тратить время на решение – где остановиться – пусть будет за ними, но подсказать нужно. Да и я сказал, что мне трудно вставать, и проще, если он у брата поживет.

На столе, на самой середине, стояли глубокие тарелки, в которых лежали хорошие мягкие куски мяса, по бокам овалами – разрезанный казылык (казы). Сначала поели наваристый суп с курицей и лапшой. Потом – его величество плов.

Вместо вина он купил кумыс.

На чай уже желудок был набит едой, хотя и ели понемногу, поэтому он отнес посуду в кухню. Она рассматривала фотоальбом, который попросила. На самом деле она не умела сидеть сложа руки, а помогать ему не разрешил он. А рассматривание альбома – занятие, которое в данном случае было как нельзя кстати.

Ханиф отодвинул стол. Поставил его любимую «АББУ». Он тоже смотрел фотографии, рассказывал, вспоминал. Как же это давно было! Но с ней ему было легко и приятно.

Заиграла медленная музыка.

Вдруг он медленно встал, опираясь на трость, убрал фотоальбом. Подошел к ней и пригласил на танец.
Она видела это и в школьные годы, и в студенческие, откуда она сразу же сбегала. Очень нравились приглашения на танец в фильмах. А сама и думать не думала, что в ее жизни может такое случиться.

Она тоже встала медленно, придерживаясь за полукруглую спинку деревянного стула с круглым лакированным сиденьем.

Ханиф положил руку ей на талию, другой взял ее руку в свою, и сначала они переминались, а потом стали двигаться вокруг оси, изображая танцующих.

Когда музыка закончилась, он неожиданно для нее обнял ее, но, почувствовал, что она не оттолкнула, крепко прижал ее к себе.

- Спасибо вам, Зульфа! Это был самый лучший вечер в моей жизни после стольких лет! Теперь я не хочу вас отпускать от себя никогда.

Потом они перешли на кухню. Поставили чай. Там она напомнила о вечерних прогулках.

До Нового года было далеко, они уже привыкли друг к другу. Переходить на «ты» не решались, их устраивало и такое положение дел.

Замуж выходить она отказалась даже после того, как на помощь отцу пришел младший сын, который уже стал ей как сын. Но она сказала, «у вас была мама, и была семья, а я – друг семьи, я не смогу заменить вам маму, а ему жену, да и портить любовь штампом я бы не хотела».

Строгая бывшая учительница умела говорить один раз.

6. Прошел год.

Зульфа рада была, что не согласилась жить вместе, она привыкла к свободе, и изменять ей не желала. Но друга не бросала. Она также приходила к нему, он готовил ей вкусный обед. В другой раз приходил он. Им всегда было уютно в их мирке.

Но старика здоровье подвело, когда он упал, даже опираясь на трость, все равно поскользнулся и упал. Утром дворники не успели «посолить» лед у подъездов. А он вышел в магазин, чтобы на обед пригласить свою любимую соседку.

Она ездила к нему в больницу, привозила каждый день свежие бульоны, фрукты.

Ему уже было тяжело стирать, готовить, словом, ему нужна была помощь. От собесовских работников он отказался, потому что приходилось бы ему подстраиваться под их расписание, жить в ожидании, ждать, когда закончится их «уход». Ему не нравились чужие безразличные люди, которые помогают за деньги. Да еще и им всегда нужно давать дополнительно за то, что они приходят. Тогда и отношение к тебе более терпимей.

Не успел он прийти в себя дома после больницы, как засуетились сыновья.

Они еще раз попытались уговорить соседку, надеясь, что на сей раз она пожалеет и согласится, но она только пообещала, что будет всегда рядом, но жить не сможет.

Однажды, когда уехал сын, он поехал на такси к своему терапевту, и она, которая давно ведет его, знает каждую болячку и характер, предложила ему попробовать жить с его тещей.

Клара жила одна. Разведенная. Хорошо готовит.

Он попросил время, чтобы подумать и обещал перезвонить. Долго думал, потом решил посоветоваться с ней. Не знал, с чего начать, боялся обидеть ее, еще хуже, вдруг бросит его, если у него женщина появится.

- Не волнуйтесь. Женщина в вашем доме – это хороший выбор, вы же не желаете услуги работников социальной службы. А вам уход нужен, я не всегда могу быть рядом. Но я обещаю, что вас не оставлю и буду продолжать быть вашей соседкой. Ей об этом смело скажите, ведь это она к вам должна переехать, но вам с ней жить. Уверена, что ей будет с вами очень хорошо, такое счастье не каждому выпадает. Я к вам зайду познакомиться, представлюсь, и она увидит, что я не опасна для нее.
- Спасибо, моя милая, так и поступлю. Мне стало слишком тяжело вести хозяйство, готовить, стирать и даже принимать ванну. А этой женщине тоже одиноко и скучно одной. Живет она в квартире сына и снохи, в такой же, как наша, одна, иногда к ней приходит внук. Так что, они, возможно, будут сдавать квартиру.

- А вы видели ее?

- Нет, я должен позвонить, сказать о своем согласии, после этого она приедет знакомиться.

Женщина изменила жизнь Ханифа. Вежливый, тактичный и терпимый, он терпел новую жену. Официально они не оформляли брак, она согласилась на это его условие.

Она внешне не ревновала соседку, но любая женщина всегда будет думать о той, которая могла занять ее место.

Теперь на три года они забыли про прогулки.

Дом аккуратного чистоплотного деда с прихожей имел ужасный вид.

Сразу, как войдешь, у него кухня. Там на веревках висит нижнее белье жильцов, бросаются в глаза ее большие панталоны.

Кухня будто бы в коммуналке. Везде посуда, нагромождение вещей на подоконнике.

Зал и спальня одинаковые, хоть убирай перегородку.

Он к такому не привык, ему было с ней тесно и настроение его просто исчезло. Только появление Зульфы на время поднимало его настроение. Когда встречались случайно на улице, он плакал. Ему нельзя было прогнать ее, потому что ей некуда идти. Врачиха ловко избавилась от капризной и вечно ноющей свекрови. Дома она хозяйничала как у себя дома. Ему приходилось терпеть.

С каждым годом она не узнавала его. Он тускнел у нее на глазах.

Предложение рассказать сыну от отверг, жалел ребенка, ему самому приходится пахать в разных городах, пересел за баранку и «дальнобойничает».

- Я счастлив, что ты есть в моей жизни, без тебя бы я у нее давно ноги протянул.

Как в воду глядел!

Не дотянул до юбилея. Тихо ушел.

Тихо ушла домой и Клара.

Тихо плакала каждый день и вечером, перед сном, Зульфа. Никто уже не храпел под боком через стенку. Никто не приглашал ее к себе в гости. Никто не стучался и не звал ее на прогулку.

Короткое было у нее счастье, но оно было! Каждый ли может поделиться тем, что он был счастлив и это было взаимно?

После смерти отца сын продал квартиру, купила его немолодая семья без детей. Жили они тихо. Муж ее сильно храпел.

Интересно, каково это жить с мужчиной, спать с ним?

Может, зря она не согласилась жить с ним. Жил бы с ней дольше?

Были бы они счастливы в браке?

Еще десять лет после его смерти она задавала себе эти вопросы, к которым добавлялись другие:
- Кто бы кого раньше похоронил?

- Как бы с ними вели себя его сыновья? Конечно, хорошо, сами хотели, но все же.

- Была бы любовь такой же, как до их совместной жизни?

Как бы то ни было, она уже не жила так, как жила без него все годы.

Тоска и одиночество. Она не говорила об этом не сестренке Зульфе, не племяннице Альвине.

А тут еще, спустя пару лет после ухода из жизни любимого соседа, умерла ее сестренка. Она всегда думала, что старшие должны умирать раньше молодых, такова природа. Но жизнь, порой и семейная, сокращает витамины счастья в крови человека, не всех и не каждого, но бывают ошибки молодости, и не только, которую просто отравляет семейная жизнь. И племянница так и не вышла замуж. Осталась она одна, и только тетя, которую на пенсии она уже посещает чаще.

Когда Зульфа перешла восьмидесятипятилетний рубеж, она стала потихонечку сохнуть, тогда к ней переехала племянница.

Потом Зульфа тихо "ушла".

Альвине эта квартира изначально была предусмотрена как дарственная. А комнату в общежитии она сдаёт, ведь у нее подрастает другая племянница - ей будет. Нынче нужно о молодых заботиться - времена трудные, а жильем должны быть обеспечены все. Люди - не собаки, да и бомжи - не от хорошей жизни становятся бездомными...

Пусть у людей будет жилье, не важно, сами заработали или получили в дар, главное, чтобы было куда спешить и где жить, чтобы оставаться человеком...

2020
28.03.25