На Свири. Повесть о несчастной любви. Из книги расскзов для взрослых

Э П И Г Р А Ф:
- Поезд ушёл. Насыпь черна. Где я дорогу впотьмах раздобуду?.. Стихотворение «Опять весна». Из книги «На ранних поездах». Борис Пастернак.

…Весна уже пришла в город. Невский проспект, стоит сухой и чистенький, без привычного снега, грязи и льда… Солнышко выглянуло и розовые закаты стали наплывать, опрокидывая небо где – то за «Кораблями» в море и в тишину вечера….
И так хочется выбраться из города, хотя бы ненадолго, в перемены предвесенней природы…
Тут кстати, Лёша Сергеев забежал и уходя предложил съездить на Свирь, подышать воздухом и посмотреть часовню, которую он начал рубить ещё прошлым летом - я этим делом сразу заинтересовался…
Среди недели созвонились поехать туда на субботу – воскресенье…
Лёша работает в Законодательном Собрании, помощником депутата. Мы с ним познакомились по нашим общим подростковым делам в моём районе, и всё это время я ему рассказываю при встречах о сибирской тайге, о ночёвках у костра, а он мне об Алтае, где летом, в отпускное время копается с университетскими археологами, ищет остатки древней жизни.
А тут, наконец решили побывать на природе вместе и поговорить «за жизнь». Хотелось поговорить долго, подробно обо всём на свете, со радостью настоящего сопереживания, чтобы никто не мешал.
Но меня прежде всего интересовал вопрос о том, почему он с утра до вечера в бегах и встречах, устраивает дела для других, а часто за других, а своими не занимается. Да и я сижу в своём подростковом клубе целыми днями, а по выходным провожу детские и юношеские соревнования, и доволен и даже помолодел за эти годы. Ведь правильно говорят – с кем поведёшься, а я работаю педагогом в подростковом клубе…
Проснулся рано. Поставил чайник на электроплиту и начал собирать «разбитое» за последний переживательный год «лесное хозяйство». Год для меня был действительно один из самых тяжёлых в жизни. Я развёлся, п переехал жить на снятую квартиру, сильно переживал радикальную перемену в жизни. Но об этой поре моей жизни в другой раз…
Рюкзак нашел быстро, потому что именно в нём перевозил весь мой скарб на новое место жительства. Куртку, шапочку, котелки тоже нашел, а вот сапоги «утратились», лежат где – то на антресолях в квартире бывшей жены. Но наши отношения на сегодня таковы, что я и слышать о ней без внутреннего содрогания не могу…
Чертыхнулся. Посмотрел на свои зимние башмаки купленные по случаю, на распродаже и решил, что ничего страшного не произойдёт, если разочек в лес в них схожу. Тем более у костра не ночевать - Леша говорит, что домик там цивильный – свет, печка, радио. Даже телевизор есть…
Пил чай, слушал утреннюю программу ленинградского радио. Выступали политические комментаторы, с горькой усмешкой цитировали премьер – министра, а мне вспомнилось довольное, круглое лицо: премьер ведет заседание правительства, потирает руки; «перебивка» – что – то строго и зычно повторяет (может быть свое знаменитое теперь: «Хотели как лучше – получилось как всегда…), «перебивка», льстиво улыбается Ельцину. Глядя на «шефа» снизу вверх…
Я ворчу про себя, допивая чай и дожевывая бутерброд…
Я живу один. Снимаю однокомнатную квартиру и не могу нарадоваться тишиной и одиночеством. Общением за неделю сыт по горло. Иногда, глядя на Лешу думаю - как он выдерживает. Ведь с утра до вечера в бегах и все с людьми. А люди-то обижены жизнью и злятся даже на погоду…
Под вечер, иногда, заскочит с рюкзачком, ко мне в клуб, сядет в кабинете поудобней, ноги вытянет и согревшись, начинает дремать по ходу разговора. Рассказывает, что был по работе у старичков в совете ветеранов, потом у тренера, который учит девчонок волной борьбе, потом бежит в Законодательное Собрание писать афишу и размножать её – из Хакасии приехала знакомая, которая поёт горловым пением…
Где он только энергию берёт? Ведь «дома» у него нет. Живёт за городом, на даче или ночует на работе - пристроился через знакомых где – то на окраине Питера, во дворце, сторожем...
Ещё родители старенькие. Он к ним почти каждый день заезжает, узнать как здоровье. А ведь питерские концы немаленькие… А ведь где – то ещё жена есть, тоже бывшая. Я подробности не знаю, не спрашивал…
Встретились на Ладожской. Лёша доехал со мной до Александра Невского, там пересадка. Попросил подождать и с рюкзачком за плечами, помчался наверх – у него неотложная встреча. Передать надо что – то человеку. Я стоял, ждал…
И приехали в Купчино, минута в минуту. Пока поднимались на платформу, услышали гул тронувшейся электрички. Выскочили наверх, а наша электричка только что ушла – я её и «почувствовал» где – то над головой.
Потоптались, решая что делать. Нам ведь надо было ещё пересаживаться в Волхове. Посчитали по времени… Я предложил идти на шоссе и голосовать попутку. Идею эту по зрелому размышлению отвергли: по шоссе можно и до завтра не доехать. На автобусе конечно дорого, да и расписание не знаем. Лёша предложил разойтись и встретиться в четырнадцать тридцать, то есть пол третьего – подойдёт следующая электричка, а в Волхове часа три погуляем на «просторе», и потом уедем уже на Свирь.
Сергеев ушёл по делам, а я поехал «домой»( хотя какой дом? Ведь только три месяца снимаю квартиру и бываю там по ночам. С соседями ещё не знаком.) Однако ходить по городу с рюкзаком тоже невесело…
Приехал, лёг, почитал Набокова, «Камеру обскура», встал, поел, послушал радио. Пел любимец женщин, элегантного возраста красавчик Сергей Макаров. Вспомнилась его белозубая улыбка, голос приятный, густой, весело – насмешливый. Смеётся. Благодарит поклонниц…
Поехал на Московский вокзал раньше времени, сидел на рюкзаке, ожидал около бюста Петра Первого. Милиционеры прогуливаясь поглядывали на меня. Я сидел и они, наученные последними взрывами, приглядывали за за мной, как и за всеми на вокзале. Вид у меня на сей раз был вполне цивильный. Поэтому не очень беспокоился.
Лёша, как всегда появился в последнюю минуту.
Почти бегом шли на платформу. Только сели и электричка тронулась. Лёша вздыхая, рассказал, что был в архитектурном театре, слушал историю их скандальных дрязг. Грустно улыбался комментируя: - Разваливаются! Портфели делят, а хорошее дело вот – вот рухнет…
Я вспомнил – на Играх Доброй Воли, где я случайно участвовал в качестве одного из организаторов смешного рекорда Гиннеса, (об этом в другой раз) они ехали на грузовиках, везли макеты сделанные неинтересно.
Подумал: «Если разбегутся, то никто ничего не потеряет. Меньше причудливых нахлебников…»
Погода, с утра ветреная, к вечеру выправилась. Солнце светило легко и радостно. Пока Лёша, после рассказа о архитектурном театре дремал, я смотрел в окно на проносившиеся мимо поля, чёрные на белом, дома, зелёные сосняки, грязные, по весеннему платформы станций и снова летящие мимо кустарники. Проталины, поросшие сосняками невысокие холмы, густые тёмные ельники подступающие иногда к самой железной дороге. Машинист лениво и непонятно бубнил по радио названия станций. Представил кабину тепловоза, жёлтые лица машинистов, зевающих от жёсткого встречного солнца; а тут ещё в микрофон надо болтать…
В Волхов приехали к шести часам вечера. Выгрузились, под ярким заходящим солнцем, оставили рюкзаки в камере хранения и сопровождаемые любопытными взглядами волховчанок, пошли гулять по посёлку. Рядом с вокзалом чернел разрытой землёй пополам со снегом большой пустырь, а улицы были непривычно узкие и пустые…
Прошли по центральной, повернули направо. Ходьба разогрела. Разговорились…
В одном из киосков (этого добра сегодня много) купили четвертинку – чекушку водки с иностранной этикеткой. Обсуждая этот торговый феномен, прошли дальше, до самой окраины. Где – то справа, в лесу стояли однообразные пятиэтажки. А впереди, дорога в проталинах, уходящая вдаль, среди зарослей кустарников и одиноких молодых сосенок. На полях, среди перелесков, под холодным низовым ветром лежал, синеющий тенями, снег.
На дорогах постепенно вытаивает накопившийся за зиму мусор: обрывки газет, полиэтиленовые рваные пакеты, обломки кирпичей. На обочине торчит серая, запылённая прошлогодняя трава, ломкие пересушенные трубочки медвежьей дудки, бегут ручейки талой воды «впадая» в мутные лужи посередине колеи...
Тихо. Так бывает тихо весной, накануне выходных, в небольших городках, когда работа закончена все разошлись по домам – квартирам, сидят ужинают, смотрят телик, отдыхают после безрадостной скучной недели нудной работы. Впереди блаженный вечер, а потом по нарастающей нервное ожидание – суббота… Воскресенье… И снова неделя работы… От таких мыслей, меркнет солнечный свет, становится холодно и тоскливо…
Наконец мы возвратились на станцию Волхов. Здесь многолюдно… Солнце заходя на Западе, розово светит на старое здание вокзала, на поблекшие за долгую зиму людские лица радующихся предстоящим выходным, светит и в наши задумчивые лица. Мы уже о многом успели поговорить в этой провинциальной тишине и обдумываем услышанное и сказанное…
Подошла наша электричка и небольшой толпой, пассажиры ввалились в вагон, уселись поудобнее и наконец тронулись к конечной точке нашего путешествия. Многие пассажиры вагона, хорошо знают друг друга, как часто бывает в небольших городках. Начались оживлённые разговоры. Я сидел слушал и смотрел. Лёша сосредоточившись, что – то чиркал в своей записной книжке и по сторонам не глядел…
За окном начались длинные весенние сумерки. Несколько раз, заходящее солнце прорываясь сквозь лесные чащи и заливало окна алым цветом, хотя силы в его лучах уже не было и в вагоне потемнело…
Вскоре зажглись электрические лампочки и солнце исчезло до завтра…
На подъезде к нашей станции мы заволновались, Лёша глядел в окно прикладывал руку козырьком, чтобы справиться с отражением противоположной стены, всматривался не узнавая в редкие домики, пробегающих мимо полустанков с одним – двумя электрическими фонарями под крышей…
Наконец решительно сказал: – Наша следующая…
Высаживались в ночь как в омут, тускло освещённый привокзальной лампой. Похрустывая ледком подмерзающих луж пошли куда – то вперёд и вправо.
Вскоре глаза привыкли к темноте и осторожно шагая по краешку дороги, мы начали вслух гадать - вскрылась ли Свирь, а если вскрылась, то прошёл ли ледоход.
Нас догнал какой – то мужичок с солдатским рюкзачком за плечами и мы на ходу разговорились. Он шел в деревню, которая стояла километрах в пяти от реки. Мужичок успокоил нас, что река ещё и весны не почувствовала и ледокол пройдёт только недельки через две. Выяснилось, что ледокол каждый год колол лёд на Свири перед открытием навигации…
Я стал интересоваться волками и он рассказал, что прошлой зимой видел волков, но они очень осторожны в такое время, ходят ночами, а днями отлёживаются в чаще и совсем не слышно, чтобы чью-нибудь скотину задрали или кого-нибудь напугали. (Волки - это мой «пунктик» на сегодня. Я собираю материал для книги о волках и собаках).
Разговаривая, вышли на асфальтированное шоссе и навстречу стали попадаться слепя нас фарами, большие грузовики – фургоны… Шли гуськом, по обочине - я отстал и захромал. Разговор прекратился сам собой.
Вскоре попрощались с мужичком и перейдя шоссе, свернули на заснеженную, наезженную дорогу по которой, как говорил Лёша, два раза в день, рано утром и часов в пять вечера, ходит автобус. Но сейчас было темно тихо и жутко. Чёрная ночь, мерцающие, за лёгкими облачками звёзды и испуганно злобный лай собаки, охраняющей этим лаем одинокие домики стоящие подле дороги, с тёмными окнами и раскачивающимся фонарём над крыльцом. Ветер дует откуда – то справа, с заснеженных ещё полей едва проглядывающих в черноте ночи. И только среди леса он стихает, но сдержано и угрожающе шумит вершинами придорожных елей и сосен…
Лёша худой, высокий и длинноногий - я за ним едва поспеваю - идёт и смотрит вперёд и по сторонам и рассказывает, что приехал сюда впервые лет пять назад, с приятелем, у которого здесь, в деревне, живут летом, на даче, родители. Поправляя лямки рюкзака, Лёша говорит:
- Летом здесь хорошо. Рыбалка, ягоды, тихо – народу немного, купаться можно – вода в Свири чистая.
У Алексея Петровича (видимо, отец приятеля) есть лодка…. И вот я, слушая как умерла его жена – продолжает рассказ Лёша после паузы - подумал, что хорошо было бы часовню срубить. Здесь места глухие, но православные с давних пор. Правда уже давно за Свирью нет ни одной церквушки и даже часовенки. А ведь люди живут, есть и старушки, которые хотели бы помолиться и у батюшки благословение попросить. А негде…
Лёша надолго замолчал, вспоминая:
- Ты знаешь, мы ведь начали её ещё прошлой весной. Но пока перевезли лес, пока ошкурили… А то дожди зарядили, то заболел приятель… Одному хорошо, но тяжело - брёвна тяжёлые. Да и руки топором сбил в кровь, ты сам видел…
Последовала длинная пауза, во время которой мы дошли до тупика, в который упиралась наша дорога, и где автобус разворачивался. Дальше была уже только покрытая снежными наддувами, замерзшая река.
Пошли по тропинке, набитой человеческими ногами…Ещё, видны следы лошадиных копыт и санных полозьев. Огоньки деревни на другой стороне реки светили тускло и казалось мерцали в ночной тьме…
Спустившись с высокого берега пошли напрямик к ближайшему огоньку на той стороне. Вправо и влево, смыкаясь с чернотой ночи расстилалось широкое белое пространство, посреди чернеющих лесами берегов. Ветер задул сильнее и слышно было как шуршит позёмка и скрипит смёрзшийся снег под ногами. Пошли по санному пути, петляющему то влево то вправо, по обозначенному воткнутыми в снег по бокам колеи высокими ветками – вешками. Лёша объясняя сказал: - Вешки, чтобы не сбиваться с пути в темноте и в снежный буран. Иногда санный путь ветром за полдня заносит так, что ничего не разобрать; ветры весной частые и сильные, то вверх, то вниз по течению…
Тут Лёша стал рассказывать, как кричат переправу летом, с берега на берег.
- В ветер и дождь – ничего не слышно. Я один раз встречал знакомого: договорились на десять вечера. Дело было осенью, уже стемнело. Я думал что он уже ждёт на переправе, взял в деревне лодку и поплыл. Перегрёб вон на тот мысок…
Он повернулся к берегу, с которого мы ушли и показал рукой в ночь.
- Перегрёб, а его там нет. Я давай кричать. Ветер дует, деревья шумят. Темно. Дождь льёт. Ну думаю, если приехал – или заблудился или вернулся назад. И тут же слышу издалека кто – то кричит. Вначале хотел идти туда по берегу, а потом сообразил, сел в лодку и спустился по течению…
Не прерывая разговора, поднялись на снежный бугор берега. Санная колея вывела на расчищенную трактором дорогу – улицу. Дома стояли только с одной дальней от берега стороны и были молчаливы и темны. В них жили летом. А сейчас только редкие электрические фонари обозначали жилые помещения. Вскоре подошли к дому с фонарём, во дворе которого остервенело лаяла хриплым басом, крупная собака. Мне стало неприятно – столько собачьей злости было в этом лае, и больше от страха перед неизвестным, чем от смелости. Захотелось побыстрее миновать этот дом и этот двор, и вновь окунуться в чёрную, холодную тишину…
Лёша вполголоса объяснил, что здесь живёт его знакомый, отставной водолаз, сейчас на пенсии и сторожит дом…
Наконец оставив позади злую собаку и спящего подводника, подошли к «нашему» дому. Видно, что здесь не было никого давным – давно. Сугробы с улицы намело вровень с заборчиком и мы шагая по насту, перешагнули через него - прошли «верхом». Ткнули входные двери в сени - оказалось заперто. Ключ от первых дверей висел на гвоздике, в сарае, но ворота в сарай, служивший одновременно гаражом для лодки и мотоцикла, были завалены промёрзшим и окостеневшим снегом. Попытались досками разгрести сугроб и конечно ничего не получилось. Стали думать, что делать дальше. Я пошарил рукой под крышей в тёмном закутке и нащупал лом…
Лёша позёвывая и потирая озябшие руки, решительно сказал: - Будем ломать стены, проникнем в сени, а там висят ключи от вторых дверей. Я хмыкнул в ответ, оглядел темноту вокруг и согласно кивнул головой…
Ломать было неудобно – вывернутые с гвоздями доски не выходили из пазов – снизу мешал толстый слой смёрзшегося снега.
И всё – таки, минут через пятнадцать работы, освободили пролом в две доски и протиснулись в сени. А дальше всё было просто: включили электрический рубильник, загорелась электрическая лампочка, мы нашли ключи, с замиранием сердца быстро открыли замок и вошли внутрь, откуда пахнуло на нас запахом старого влажного дерева и холодом давно Делал я покинутого человеческого жилья…
Пока Лёша разводил огонь в печке, я включил электрическую плитку, вышел во двор отворив двери сеней изнутри, а точнее, уперевшись отогнул их и пролез наружу; набрал в ведро сплавленного морозом кристаллического снега. Вернулся в дом и переложив снег из ведра в чайник, поставил кипятить воду. Делал это паривычно, совсем как в тайге, в зимове. Печка скоро разогрелась, струйки тёплого воздуха, стали растекаться по просторным комнатам…
В первом помещении – кухня. Там стоял стол, стулья, шкаф для посуды и буфет - непременная деталь интерьеров деревенских домов. Всё было старое, давнее, изношенное, однако чем теплее становилось внутри, тем уютнее смотрелись эти вещи …
Начали распаковывать рюкзаки. Переоделись в спортивные костюмы и приступили готовить еду - оба устали и проголодались.
К ужину традиционный холостяцкий набор – сыр, колбаса, хлеб, луковицы, чай, сахар, конфеты. Всё Лёша аккуратно разложил и нарезал. Делал он это привычно и умело, как это делают живущие независимо самостоятельные одинокие мужчины. Я следил за печкой. Из поленницы, принёс три охапки дров и подбросил во второй раз. Между делом вели короткие разговоры, а точнее я спрашивал Лёшу «за жизнь», а он отвечал…
Наконец чай закипел. Я достал заварку в жестяной коробке и заварил покрепче.
Пододвинули стол поближе к печке и сели на стулья покряхтывая от усталости и глотая голодную слюну. Всё выглядело чистенько и аппетитно: хрустящий лук нарезанный кружочками и залитый растительным маслом, полукопчёная колбаса, с белыми кусочками жира на срезе, пластики жёлтого сыра, пушистый белый хлеб купленный ещё тёплым в Волхове…
Заманчиво забулькала ледяная водочка, налитая в старинные гранёные стаканы…
Подняли налитое и Лёша, поправив усы и бороду левой рукой, правой держа стакан провозгласил: - За всё хорошее, что нас ожидает в жизни – сделал паузу примериваясь и поглядывая на содержимое стакана – и за тех, кому жаль, что они не с нами!
Закончив тост, он решительно опрокинул водочку в рот, одним махом проглотил, крякнул и понюхав хлеб, заел корочкой, ну совсем как мой старый дед из моего детства, сидя в деревенской избе пил самогон и благодарил Бога за прожитый день…
Плотно закусив, налили и выпили по второй. Четвертинка опустела и по телу разлилась теплота, мир сузился до размеров стола и разогревшейся до малиновых пятен, печки…
А тут и чай подоспел: горячий до обжига, коричнево – золотистый на проблеск сквозь стеклянные стенки стакана. Мы не сговариваясь вздыхали, приговаривая: - Эх, хорошо! Красота!.. Чай то, чай то каков! – поддакивали друг другу… Мы искренне радовались теплу, свету, вкусной еде, питью, приятному собеседнику…
Ночь, холод, далёкие звёзды, заснеженное поле реки под крутым берегом – всё осталось позади, всё жило теперь отдельно от нас и вместе – было частью декораций, которыми природа обставляла жизнь людей… Вспоминалось: «Жизнь – театр и люди в нём – актёры…»
Убрали со стола. После крепкого чая глаза у Лёши заблестели. Сидели у печки… Дрова потрескивали… Темнота за окнами больше не настораживала… Выпитая водка разогрела кровь, мышцы расслабились, язык развязался. Мир и жизнь обрели глубокое значение и смысл…
- Зачем ты это делаешь? – продолжил я наш нескончаемый разговор – то, ради чего мы ехали сюда, шли, проникали в мир холодной тишины, в промороженную за зиму избушку…
Лёша не спешил отвечать, открыл дверцу печки, помешал чёрной металлической кочергой пламенеющие угли, подбросил два полена, прикрыл немного обжёгшись, потёр пальцы о ладонь правой руки.
- Я не вижу здесь ничего особенного – замолчал словно ожидая наводящих вопросов.
Была моя очередь говорить.
- И всё таки, ты даже не такой как я … Нужные слова находились с трудом…
- Мне, понятно, больше делать нечего, кроме как жить для других. Я в этих других смысл жизни вижу, потому что ни карьеры, ни родных, ни семьи у меня не осталось. Но смысл – то нужен!? И тебе наверное тоже!
Помолчали…
Лёша улыбался.
– Ну во первых, я это делаю не специально, не задаюсь целью работать помогая другим. Ведь у меня тоже жизнь выскочила из колеи и уже давно…
Он поднялся, взял эмалированный чайник с раскалённой плиты, налил, теперь уже тёмно-коричневого чаю в стакан, опустил кусочек сахару, долго мешал позванивая ложкой о стекло, потом отхлебнул большой глоток, устроился поудобней.
- Мне кажется я ничего не делал в жизни намеренно. Ещё когда учился в школе, собралась компания ребят, занимались в историческом кружке – Иван Грозный, террор, революция. Увлёкся эсерами: - Ну там Савинков, Созонов, Каляев…
Ведь всё это здесь было, в Питере… Мне это было интересно и никаких планов я не строил… Я просто жил здесь и сейчас…
Он обвёл рукой полукруг…
Я сказанному не удивился.
- И совсем ещё недавно – продолжил Лёша, Савинков в пролёт лестницы бросился, в тюрьме. Каких-нибудь пятьдесят – шестьдесят лет назад…
Я террористов - эсеров понимал и сочувствовал и потом – ведь революция продолжается!
Просто надо это чувствовать. Ведь эти застойные деятели с лысинами и бровями узурпировали власть, которая с такими жертвами, кровью, страхом, голодом – он подыскивая слова жестикулировал правой рукой – лишениями, завоёвана. А сейчас ведь, многие хотят сделать, чтобы все эти жертвы были напрасными…
Он словно разговаривая с самим собой тихо повторял: – Нет, не воскресить. Нет!..
- Что, кого не воскресить? - тихо гадал я…
Разгоревшись Лёша поднялся и стал ходить из угла в угол, твёрдо ставя длинные худые ноги на скрипучие половицы…
- Уверяют, что не надо было делать Революцию, воевать с белыми, строить Союз, выполнять пятилетние планы. Договариваются до того, что винят большевиков в том, что Ленинград во время Отечественной войны не сдали немцам! Цифры приводят…
Помолчав, продолжил: - Идиоты! Думают, будто можно жизнь остановить. Глупо конечно, но когда людям постоянно капают на мозги и день и ночь, и по телевизору, и по радио, и в газетах - то естественно, хочешь не хочешь, а поверишь…
И потому, сейчас в России кризис не финансовый, не экономический, а нравственный. Настоящий кризис общественной совести. Люди сбитые с толку политическими провокаторами вне и главное внутри страны верят только в деньги. Они и религию заводят себе как автомобиль, для того чтобы у боженьки просить помощи – большие деньги доброго начальника…
Лёша надолго замолчал. Я допил чай, и стал слушать как ветер за стенами, порывами ударяет в крышу и надавливает на оконные стёкла, чуть тренькая состыкованными посередине краями…
- Я же тебе рассказывал, что организовали мы, несколько десятков студентов и аспирантов, общество «Мемориал». И стали бороться с властями, тогда ещё советскими, чтобы они свои решения согласовывали со специалистами, с общественностью. Первые демонстрации провели…
Он остановился, сел, подбросил дров. Дождался, пока разгоревшись загудели.
Я перешёл на раскладушку, лёг поудобнее. В доме заметно потеплело. Ходики громко тикая показывали два часа ночи.
– Ну а потом, началась перестройка и в августе девяносто первого, мы все пришли на площадь к Мариинскому дворцу, хотели защищать Горбачёва, хотя верить коммунякам уже не могли, и никому не верили на слово. Кроме Ельцина…Тот был обижен властью, почти изгнан и его все жалели…

… На меня напала зевота – день и в самом деле был длинный, и эта деревенская природная тишина, славно убаюкивала…
Пока Лёша молчал, я первый раз заснул лёгким сном и открыл глаза, когда Лёша продолжил рассказ:
– Активисты «Мемориала», после Августа девяносто первого года пошли в гору. Но люди то хорошие - Саня Петров стал председателем жилищной комиссии в Законодательном, а жить - жил в подвале. И когда узнал какие дела вытворяют в Москве «молодые демократы» – загулял.
Говорит: - Не могу этого видеть и слышать!..
Мы с ним иногда встречаемся, хотя он сейчас в Москве и в Питер приезжает редко…
Лёша снова замолк и я тут же уснул и проснулся, только услышав Лёшино предложение: - Ну что, спать будем?.
Конечно я стал делать вид, что не сплю, но сам с удовольствием расстелил постель, влез в холодные простыни и мгновенно «вырубился»…
Проснулся от порыва ветра, который задребезжал окном, зашуршал чем – то по чердаку.
Открыл глаза, увидел деревянный потолок, повернулся скрипя раскладушкой и укладываясь поудобней. Лёша тоже заворочался. В доме было совсем светло и потому, я спросил в пустоту: - Ну что, встаём?
Посмотрел на ходики и увидел, что уже десять часов утра.
Лёша поворочался, выпростал лохматую голову из под одеяла, заморгал глазами, глянул на светлый, зашторенный квадрат окна. Ветер вновь дунул и в трубе что – то вздохнуло холодным воздухом.
- Да, надо вставать – промолвил он, рывком вылез из под одеяла, пригладил ладонями волосы, прочесал пальцами бороду…
- Во сне Законодательное видел... Опять ругались на комиссии – он не уточнил на какой, сдёрнул ноги с кровати, всунул ступни в валенки с обрезанными голенищами, неловко встал, пошатнулся, выправился и быстро вышел на улицу, скрипнув дверями...
Через некоторое время вернулся, постучал полешками в дровянике, вошёл с охапкой, бухнул их к печке. Подошёл к кровати, одел суконные брюки поверх спортивных, в которых спал и начал растапливать печку.
Пришлось и мне подниматься. Оделся покряхтывая. Обул свои городские башмаки, схватил вёдра, ковшик, топор от печки и пошёл на реку за водой.
На улице дул холодный ветер и светило яркое солнце. Кругом зеленели пушистой хвоей сосны и ели, блестел поверхностными кристаллами, глубокий снег, лежащий причудливыми волнами сугробов.
Слева внизу, расстилалось снежно – ледяное широкое поле Свири.
«Большая река» – отметил я про себя и стараясь не поскользнуться, ступая во вчерашние глубокие следы, пошёл к реке.
Тишина стояла необыкновенная, непривычная, грустная - остро почувствовал заброшенность и одиночество.
Спустился под высокий берег по подобию тропинки, но воды не увидел – вчерашние проталины затянулись сероватым толстым льдом. Прошёл похрустывая снегом чуть вправо, вглядывался в открывающийся за поворотом просторы замершей реки, протянувшиеся до горизонта…
Вернулся, нарубил льду топором, сгрёб его руками и ковшиком в ведро, поспешил назад, в избу.
Деревенские деревянные дома, стоявшие по берегу реки длинной улицей молчали, вглядываясь в просторы реки фасадными окнами…
В доме печка уже разгорелась и Лёша мыл в большой закопчённой кастрюле рис. Делал это тщательно и закончив, поставил варить кашу.
Я невольно порадовался, что он такой неутомимо – активный и не считающий свою и чужую работу. Сам взял веник и подмёл избу, наносил дров, разрубил пару чурок в дровянике вспоминая свои одинокие походы по зимовьям в Прибайкалье, откуда я был родом.
«Хорошо с таким умелым и трудолюбивым напарником, физически легче и поговорить можно когда захочешь» – думал я.
Чуть позже, в тёплом доме позавтракали рисовой кашей, попили чаю с мятными пряниками и к двенадцати были свободны.
Закрыв выломанный ночью в сенях пролом теми же досками, пошли погулять, посмотреть заповедник – мы, как оказалось ночевали в Свирском заповеднике, куда я давно хотел попасть…

Вначале шли по дороге расчищенной от снега трактором, потом свернули на речную гладь, на лёд и увидели свежие человеческие следы.
Лёша прокомментировал:
- Рыбак пошёл, Иван – подводник, сосед у которого вчера ночью во дворе собака лаяла…
Пошли по следам. К полудню ветер стих, а золотое лёгкое солнце поднялось к зениту и снег, отблескивая под его лучами слепил глаза. Вскоре увидели вблизи от берега, на высоком берегу, серый сруб, высотой венцов в семь, и рядом брёвна лежащие под снегом.
- Вот она, наша часовня – улыбаясь проговорил Лёша – конечно работы ещё много, но кто ищет – тот находит, кто работает - тот делает!
Он произнёс эту цитату голосом пророка и я невольно улыбнулся. Лёша подойдя ближе погладил верхнее бревно сруба.
А я был разочарован - думал что увижу нечто монументальное, а тут простое зимовье, да ещё в самом начале строительства.
- А почему часовня не в деревне? – спросил я, чтобы заполнить неловкую паузу.
- А здесь раньше местное кладбище было, вот и решили поближе к вечному покою – Лёша глянул на меня и улыбаясь продолжил:
– Я понимаю, что это не «Спас на крови», однако всё начинается с малого… Помолчал, а потом продолжил:
- Но сколько времени и сил я потратил в Ладейном поле, чтобы в поселковом совете пробить все бумаги и разрешение на лес. Все заявки на бумагах Законодательного собрания писал - вот здешние чинуши и не захотели со мной связываться – и через паузу продолжил: - Районного архитектора миновал.
- Повезло, подписал исполняющий обязанности - сам - то в отпуск только ушёл, я его больше всех боялся. Ну а дальше уже проще.
Лес заготовили втроём с приятелями, а привезли трактором из заповедника…
- Ну я тут и дорвался до топора - в первые дни все ладони сбил в кровь и пальцы перестали сгибаться... Боль была адская. Думал, что так теперь и останется. Но отошли!
Лёша весело смеялся и глядя на руки быстро шевелил пальцами…
«Может действительно всё получится – думал я. – А крышу сделают с красивым коньком и внутри иконы поставят. Батюшка приедет из Ладейного, освятит, и будут люди приходить из округи молиться. А там, смотришь, приход сделают…» - уверенность Алёши передалась мне.
А он, словно продолжая мои мысли, добавил:
- Достроим, освятим и люди будут перед иконами свечки ставить за упокой души и молиться за тех, кто ещё жив, Христа поминать и размышлять о добре и зле. Мы люди православные и в бога веруем,- копируя кого – то закончил он и скрывая довольную улыбку, погладил бороду…

Во мне сидит дух противоречия, связанный каким - то образом с моим жизненным опытом, ведь я только что, сам об этом думал и чуть ли не этими же словами.
Однако вдруг не захотел с ним так просто согласиться, во всяком случае, хотелось Лёше возразить, поколебать его уверенность, чтобы поддакиванием не сглазить такое хорошее дело.
И я нерешительно произнёс:
- Видимо Лёша, сегодня времена другие начались, люди веруют всё меньше, а если верят, то эта вера отдалённо напоминает христианство - скорее это язычество подправленное под христианство. А если верить «Повести временных лет», то князь Владимир, который был воином и политиком прежде всего – политиком коварным и распутным.
Когда крестил Киевскую Русь, то предлагал всем явиться завтра на Днепр, а тем кто не придёт – искать другую службу.
А то что в округе стали рубить и жечь деревянных идолов, так это великокняжеская «директива пришла на места».
Времена тогда, думаю, были круче, чем в Революцию - вот и приняли христианство по приказу начальства…
Лёша слушал даже внешне не соглашаясь и не утерпев, перебил меня:
- Дмитрич, мне кажется ты неправ.
Он боялся обидеть меня резкими возражениями:
- Ты видимо, как и большинство неверующих, хотел бы видеть церковь чем - то идеальным, но, как говорил мне один преподаватель духовной академии -бывший университетский биолог: «Люди в церкви, и в Академии в том числе разные. Одни умные. Другие пессимисты, третьи жизненные неудачники и даже пьющие. Но все они веруют в Бога и это их объединяет, это в них главное»!
Лёша прошёл несколько шагов молча и продолжил:
- Вот и здесь люди разные. Простые люди в основном верующие и им эта часовня нужна. Бог ведь нужен людям в беде, а нищета и старость это разве не беда?
И потом раньше, до революции, простые неграмотные люди действительно веровали в Илью Пророка, который разъезжает на колеснице по небу и когда гремит гром – это значит гремят колёса его повозки на небесных дорогах!
Может быть не так конкретно и просто, но вера во многом была такой. Простые старушки веровали в Боженьку, сидящего в длинной белой рубахе на небе, на тёмном облаке, пишущего нескончаемые дневники человеческих грехов. Ему ведь оттуда всё видно.
Сейчас, во времена космических экспедиций, самолётов и компьютеров всё уже сложнее.
- Одно хотелось бы подчеркнуть – Лёша внимательно посмотрел на меня, проверяя слушаю ли я его…
- Если сегодня церковь не сможет увеличить своё влияние, не сможет стать той силой, которая будет решать в Божьем государстве дела по божески, то «кесарево», то есть государственная тирания очень скоро приведёт Россию к внутреннему краху!
Лёша замолчал…

Я об этом тоже много думал и потому сразу ответил:
- Ты прав, будет плохо. Я согласен с тобой в одном, что если церкви не восстановятся, если деньги станут главной ценностью в нашей жизни – а они уже становятся если не стали, думаю тут трудно что-то возразить - Россия быстро превратится в арену кровавой борьбы за деньги, за акции, за землю наконец. Земли в России много, а людей мало и тех, кто согласен на этой земле работать, совсем немного. Я уж не говорю о Сибири или о Севере - тут и думать не хочется о будущем…
Но посмотри вокруг. Ведь и здесь на Свири, надо в первую очередь делать паром, раздавать людям землю, семена, трактора и сельскохозяйственные орудия в аренду или хотя бы внаём.
Как угодно, лишь бы распахивать эти умершие колхозные пустыри, получать урожай, жить в достатке со смыслом и достоинством. Об этом писал Лев Толстой сто лет назад.
А его, за критику Победоносцева и порабощённой государством церкви изгнали из храма. Это разве не кощунство? Самого верующего, как протопопа Аввакума, - да на костёр. Самого мудрого – да вон из церкви!
И всё в угоду кесарям!
- Помнишь: «Кесарево – кесарю, а Божье – Богу». Так вот в народе, сейчас, иногда шутят перефразируя это: «Кесарево – кесарю, а слесарево – слесарю». Как бы у нас с возрождением церкви так не получилось!..
Лёша глядел всё грустнее…
Долго шли молча…
Лёша наконец заговорил: - Вот и я Дмитрич вижу, что надо помогать людям уверовать в какие – то христианские идеалы, а без церкви это невозможно… Всё летит, несётся с телевизионным гиканьем и фальшивыми аплодисментами, с песнями и свистом в тар – тара-ры, то есть к чёрту, в буквальном смысле. А так как я пока не могу здесь построить церкви, то я хочу построить часовню.
Начнём с себя – закончил он разговор и улыбнулся…

На ходу разогрелись. Солнце поднялось в тёмно-синем, глубоком небе почти в зенит и нагрело весенний, ароматный воздух.
Дойдя до залитой солнцем речной косы, с которой весенние ветры, сдули почти весь снег, остановились, постелили куртки на замороженную землю поросшую травой и чуть присыпанную ярко белым снегом. Под ясным, золотым солнцем, полежали с полчаса, закрыв глаза, слушая шуршание чуть веющего ветерка. Каждый вспоминал и думал о своём.
Но едва солнышко прикрыла тёмная тучка, похолодало, пришлось встать и куртки одеть.
Пошли дальше и свернув в небольшой заливчик, увидели впереди чёрную точку на белом – фигурку рыбака. Направились туда…
Подошли. На складном стульчике сидел рыбак, мужичок среднего роста в армейской шапке и стёганке, в ватных штанах и в валенках, на которые были одеты калоши. Он улыбался нам, узнав Лёшу помахал рукой и когда подошли ближе, заговорил:
- Я вчера ночью слышу Барсик лает, думаю кого там чёрт носит по темноте? На тебя и не подумал Алексей.
В ответ на мой вопрос – как ловится - показал на высверленную лунку и пояснил:
- Я вчера поймал здесь прилично, а сегодня, то ли ветер не с той стороны то ли что, но не клюет хоть убейся – и посмотрел на солнце.
Лицо у него было уже загорелое, кожа на носу облезала, седая щетина серебрила подбородок. Маленькие зелёные глазки смотрели весело и добродушно…
- Сегодня не клюёт - подтвердил он ещё раз. – Надо наверное домой идти…
Около лунки лежало несколько маленьких рыбок с яркими красными плавниками на брюшке, блестевших мелкой чешуей.
- Ну, а вы что? – посмотрел на меня быстрыми внимательными глазами.
Когда домой? – он показал рукой куда – то на Запад.
Лёша ответил:
- Да вот Иван Петрович, завтра поутру хотим отчалить. Правда не помню во сколько ранняя электричка отходит.
- Я тоже не знаю – весело откликнулся Иван Петрович - я ведь уже два года дальше Ладейного Поля не выезжаю. Нет нужды…
Вдруг клюнуло – кончик удочки дрогнул. Иван Петрович ловко перехватил леску, быстро перебирая руками вытянул снасть и на лёд упала рыбка, плоско – широкая и блестящая, изгибаясь и подскакивая от поверхности утрамбованного снега.
Я как человек впечатлительный, заохал, завосхищался - Иван Петрович подозрительно глянул мне в лицо, не увидев насмешки успокоился, рыбку с крючка снял, бросил поодаль и проговорил:
- Барсику на уху уже наловил.
Поколдовав с коробочками, он сменил наживку и опустил снасть в лунку…
Поговорили о том, что весна поздняя, что прошлый год в эту пору уже ледокол прошёл и лёд поплыл, а нынче мороз, снег едва тронут теплом. Ещё недели три будет стоять.
Когда уходили Иван Петрович пригласил к себе на уху…

Возвращались верхом, по береговой дороге и зашли по пути в гости к леснику Игорю - жили они с женой Светланой, в большом одноэтажном доме, на пересечении лесных дорог…
Когда – то, дом был приличным и выглядел солидно. Но доски обшивки со временем покоробились, изгородь вокруг двора наполовину разобрали на дрова и внутри этого пространства стоял проржавевший грузовик без колёс и какие – то бочки, банки, бидоны из под краски.
Постучавшись вошли и навстречу нам, мяукая и испуганно озираясь, выскочила кошка, а вслед вышла молодая женщина, встретившая нас почти равнодушно.
Лёшу узнала, пригласила проходить и сказала, что Игорь сейчас придёт, а она, как раз готовит обед.
Мы сняли куртки в прихожей и прошли на кухню, где топилась, потрескивая дровами большая печка и что – то жарилось на сковороде…
- Зарезали Петьку – спокойно сказала Светлана и я понял, что это тот баран о котором мне рассказал на подходе к этому дому, Лёша.
Каждое лето, Света покупала ягнёнка и держала его до весны, зимой прямо в доме, в бывшем дровянике, выкармливая на мясо.
…Посидели поговорили. Обменялись новостями. Света рассказывала, а Лёша знающе ей поддакивал. Она говорила о дочке Катьке, которая зиму жила у бабушки в Питере, где – то на Васильевском острове. О своём брате, который по - прежнему пил горькую и пугал мать тем, что продаст квартиру. Мать собиралась подать на сына в суд, но жалея его, терпела.
Света, помешивая мясо на сковородке говорила:
– А что его жалеть - то, пропойцу. Ведь он матери - то не жалеет. Водит в дом гостей, а друзья у него такие же, как он сам…
Света надолго замолчала. Одета она была, как обычно одеваются деревенские женщины находясь дома: короткие валенки с калошами на ногах, серые чулки, юбка коричневая в клетку, свитер и сверху душегрейка из бараньего меха. Выглядела лет на тридцать, но черты лица неопределённые, стёртые. И только заметно было мне, какое – то внутреннее беспокойство, что заставляло предполагать, что она ждёт от жизни вообще, чего – то плохого и неприятно – трагического.
В просторных комнатах было мало вещей и расставлены, разбросаны они были как попало. Чувствовалось, что хозяйка не привыкла к устойчивому быту с занавесочками, картинками на стенах, яркими покрывалами и спящей на печке кошкой.
Лёша наверное бывал здесь уже не один раз и на беспорядок, а точнее на безбытность не обращал внимания.
Вскоре пришёл Игорь, мужчина, тоже лет тридцати, с жидкой рыжей бородкой и русыми мягкими волосами. Поздоровались, представились и стали садиться обедать. Света поставила сковороду с мясом на стол и попробовав я понял, что она его пережарила и даже немного подожгла местами, не от неумения, а от равнодушия!
Выставилась на стол и бутылка водки. Разлили по стаканам и я сказал тост за дружную семью, вполне искренне - мне почему-то хотелось пожелать этим простым людям счастья и согласия в семейной жизни.
Хозяева засмущались и в ответ на мой вопрос, Игорь, после второго тоста, стал рассказывать, что попал сюда, в егеря лет восемь назад, молодым парнем.
- Всю жизнь хотел пожить в лесу – говорил он.
- В детстве читал Майн – Рида, Фенимора Купера и заболел лесом...
Вначале жил здесь в заповеднике на кордоне, а когда перевёз жену и дочь, дали этот дом.
- Вот уже пятый год живём здесь…- заключил он.
- Ну как охота в здешних местах? - спросил я и Игорь с удивлением глянул на меня:
- Какая охота? Здесь и стрелять то не разрешено!
На той стороне правда можно – он кивнул головой куда – то мне за спину – но там уже ничего не осталось. Говорили, что раньше здесь лосей было видимо – невидимо, но всех повыбивали браконьеры…
Вспомнив что-то он оживился:
– Прошлый год осенью, лес заготавливали на той стороне – подхалтуривали, зарплата-то у нас невелика – уточнил он.
- И вот как – то едем с утра на тракторе, а он стоит в дальнем конце просеки. Думали вначале, что лошадь. Но откуда она здесь в лесу…

… Выпили ещё по одной. Жёсткое мясо хрустело на зубах, но на качество пищи в этом доме, как и в большинстве деревенских семей не обращали внимания.
- Ну а волки как? – вновь задал вопрос я, оживляя разговор и Игорь стал рассказывать, что волки в заповеднике проходные…
- Вот говорят, что волки напали на машину прошлой весной в Подпорожье, на ветеринара, который ехал в деревню, на ферму! Да какие тут волки? – Игорь презрительно махнул рукой – люди на каждом шагу.
- Сейчас надо людей бояться больше чем волков – он хотел углубить эту тему, но я вновь встрял: - А медведи? Медведи то есть?
- А куда им деваться – рассудительно ответил Игорь, чувствуя мой интерес и словно удивляясь немного моей неосведомлённости.
– Света! Помнишь в прошлом году медведя бабка Портнова видела?
Света вступила в разговор:
- Да, конечно! Это на том краю деревни было. Там ещё наш барашек с Портновскими коровами пасся. Этот медведь, наверное хотел на барашков напасть и потому всех страшно напугал - у нас ведь тут больше пенсионеры живут…
Щёки Светы раскраснелись от выпитого и она с воодушевлением рассказала про медведя, долго ворочавшегося в кустах; про портновских коров, которые привыкли и не бояться пастись в лесу, но в тот раз сбились к домам и испуганно мычали.
Лёша сидел поддакивал, но было видно, что эти рассказы он уже не один раз слышал и что мысли его далеко от нашей беседы и вообще от этого дома.
Хозяева захмелели немного и стало понятно, что они рады гостям, потому что за зиму видели новых людей очень редко и им приятно было поговорить с посторонними, благожелательными людьми, интересующихся их простой жизнью…

Ушли мы от них часа через три и настроение моё, после наблюдения за их жизнью по их рассказам, испортилось.
Конечно они люди простые, но жить так не имея ни одной новой книжки, не хотеть знать ничего кроме сплетен и слухов о заработанных другими больших денег – совсем нелегко.
Тут, длинными зимними вечерами, можно волком завыть от безысходности или запить горькую. Я с этим не один раз сталкивался в предыдущей жизни в глухих российских местах и никак не могу понять причину, толкнувшую таких людей к переезду из города в деревню.
Конечно, «простому» человеку, что в городе, что в деревне жить скучно, но зачем тогда менять «шило на мыло».
Мне вспомнилась похожая пара, встреченная мною на северном побережье Байкала, в таёжной глуши, куда они сбежали из города от пьянства. Там было всё понятно…
И потом у тех, на лицах было написано, что они запойные… Хотя Света?..
Шли и молчали и словно прочитав мои мысли Лёша сказал:
- Игорь ещё корзинки плетёт. Красивые. Цветочницы там, хлебницы… Сейчас просто не сезон…
Мне показалось, что он Игоря оправдывает и я подумал:
«Каждый отвечает за свой выбор и за свою жизнь и платит свою цену за ошибки…»

Солнце опустилось в туманную дымку над горизонтом, ветер стих и казалось немного потеплело. Шли не торопясь...
Я обдумывал увиденное и услышанное:
- И как только они здесь живут?– начал я .
– Ведь одному, ещё куда ни шло, а вдвоём, да ещё днями, а то и неделями не выходя из дома – ведь рехнуться можно!
Лёша шёл, молчал. Потом проговорил:
- Она пьющая – помолчал и продолжил – она летом иногда загуляет и пока всю деревню не обойдёт, домой не возвращается. Он, Игорь, её иногда на третий день домой чуть ни на себе тащит. Вся деревня знает – Светлана загуляла. Она конечно безобидная, но денег у всех уже назанимала…
Игорь её иногда поколачивает.
Подошли к дому...
Лёша долго возился с замком и вдруг проговорил невпопад, хотя я уже забыл о разговоре:
- Не хотел бы я такой жены – и я понял, что он об этой паре часто думает.
Войдя в ещё тёплый дом, включили свет и поставили на электроплитку чайник, и продолжая прерванный разговор я спросил:
- Игорь наверное её любит? - и выжидая замолчал…
- Наверное – наконец ответил Лёша. Лицо его было грустным и глаза смотрели не отрываясь в проём темнеющего окна.
- У них дочка лет восьми, хорошая девочка. Летом живёт здесь. Со мной приходила разговаривать, когда я часовню рубил…
Сядет рядом и рассказывает о папе, о Свете, о бабушке… Весёлая и умная девчонка.
Чайник закипел и Лёша выключил плитку. Заварил чай. Разлил и грустно улыбаясь, продолжил «свою» тему:
- Я ведь тоже влюблён и «покинут». Ты знаешь – он улыбаясь посмотрел на меня.
- Детей хочу, жену нормальную, любящую…
Он помолчал, посмотрел в окно и продолжил:
– Говорят седина в бороду, а бес в ребро…
Я хмыкнул - в его бороде не было ни одного седого волоска…
- Я раньше не верил, - теперь знаю… Точно, так и есть…
И через длинную паузу заметил: - Ты её видел. Она в пединституте учится, на последнем курсе и теннисом занимается…
Я вспомнил высокую стройную Наташу Крылову, которая на городских соревнованиях, где я был судьёй, выступала за сборную института. Красивая фигура, коротко стриженные чёрные волосы, карие глаза, улыбчивое лицо…

- Да, всё началось неожиданно – Лёша допил свой чай налил ещё. Сел поудобней и стал рассказывать не прерываясь - ему наверное очень хотелось поделиться с кем-нибудь своим счастьем – горем.
А я смотрел, молчал и слушал.
- Ты же знаешь, я бываю на соревнованиях и иногда о них пишу в разные газеты. Вот там я с ней и познакомился года два назад…
И в первый раз не обратил на неё внимания – у меня тогда ещё хорошие отношения были с бывшей женой. Мне тогда было уже тридцать три и я знал, что уже ничего хорошего впереди быть не может. Как я шутя напевал тогда: – Всё позади и любовь и разлуки и встречи…
Лёша помолчал. Повздыхал…
- Прошёл год. И вот как-то после очередных соревнований, вечеринка случилась. Выпили вина. Танцевали. Я обычно сейчас не танцую – в двадцать лет своё оттанцевал…
Он улыбнулся:
– Я ведь в молодости был щеголем, шил одежду у портных. Ходил на танцы во Дворце культуры, как на работу. Можно было сказать, что был там заметной фигурой. Девчонки сами меня приглашали на танец…
Сейчас в это трудно поверить – он автоматически погладил бороду правой рукой - но это действительно было.
Тогда в клубах, в субботу и в воскресенье были танцевальные вечера. Ходили все молодые: студенты, старшие школьники, рабочая молодёжь. Девушки с парнями знакомились и мужей себе загадывали!
Я вначале стеснялся приглашать на танец незнакомых девушек, а потом привык. Осмелел…
Лёша глубоко вздохнул: - Парень я был здоровый, весёлый, танцевал, как уверяли неплохо. Я незадолго до того, закончил танцевальные курсы, при Доме культуры.
Лёша тихо засмеялся: – Я тогда самообразованием занимался…
Помолчав он продолжил:
– Но я отвлёкся… В тот вечер после соревнований, на вечеринке, я как обычно, когда с молодыми общаюсь сижу, смотрю на танцующих, улыбаюсь и вдруг она, Наташа, подходит и приглашает меня.
Я удивился, но виду не подал. Пошли танцевать, а она льнёт ко мне, смотрит в глаза, будто мы друг друга уже десять лет знаем.
Лёша сделал паузу:
- Тут я и поверил, вдруг, что ещё ничего не потеряно, хотя конечно понимал, что просто так эти танцы не закончатся…
Я её в тот вечер проводил до дома и впервые поцеловал!
Она потом смеялась и говорила: - Мне первый раз с тобой целоваться не понравилось.
...Какое – то время мы не виделись. А потом, однажды забежал в Пединститут, по делу и её встретил. Стояли, болтали почти час, она даже на лекцию опоздала, и когда уже совсем уходила, я осмелился и пригласил её к себе на дачу, за город, где я жил после разрыва с женой.
Она почти на ходу сказала свой телефон и просила позвонить, а на приглашение не ответила ни да, ни нет…
Я позвонил на следующей неделе и подрагивая внутри, пригласил в субботу утром, поехать на электричке в Зеленогорск, где «моя» дача была…
И она согласилась.
Я ещё долго не верил, что она придет, пока не увидел её на платформе, рано утром, с рюкзаком за плечами. Сидит и ждёт меня на скамеечке. Я её сразу зауважал – так рано утром и не опаздывать – это для меня о многом говорит!

Лёша вздохнул, поглядел в окно, на холодно – розовое, закатное небо, над чёрной кромкой леса. Потом, привычным жестом огладил бороду…
- И уже в ту поездку я увидел в ней нежную покорность, веру в меня, как в человека неравнодушного и впервые за многие годы услышал, заметил слово люблю, которое не было пока произнесено, но которое прочитывалось в доверчивых улыбках, в уступчивом согласии давать мне больше, чем я прошу, серьёзное отношение к моему человеческому я, которое уже потеряло надежду на взаимную теплоту отношений…
Я как сейчас помню её ласковые глаза, никого кроме меня не замечающие вокруг, заботу и уход почти взрослой женщины за любимым!
Она кормила меня бутербродами в электричке на обратном пути, а покормив и проследив, чтобы я всё доел, положив голову мне на плечо задремала, не обращая внимания на любопытные взгляды соседей по переполненному вагону.
А потом начались ежедневные встречи, лёгкие слёзы и обиды из-за невозможности погулять дольше, зайти на прогулке подальше…
И ежевечерние звонки, и ласково - нежное слово: - Привет…
И моя недоверчивость, боязнь отдаться искреннему чувству, таяли под напором её серьёзно-внимательного отношения к нашему будущему, вопреки неодобрению догадывающихся о чём - то родителей и её знакомых, вопреки моей давно раненной гордости и ревности…

Лёша прервался и долго молча смотрел в одну точку. Потом вздохнув заключил:
- Я до сих пор не знаю, за что она меня любила…
После этих слов, Лёша задумался и замолчал надолго, а я, не прерывая его молчания обдумывал услышанное, мыл посуду, убирал со стола…
Давно уже сумерки опустились на деревню, на заснеженные, холодные, тихие леса, на широкую долину Свири…
Гулкий шум мотора приблизился и за окнами промелькнул яркими фарами проехавший автомобиль и звук удалившись, вскоре замолк - начинали проведывать свои домики первые городские дачники.
Лёша поднялся, подошёл к окну, отодвинул занавеску и долго вглядывался в надвинувшуюся на дома ночную тьму…

… - Я сам этого захотел – словно прервавшись на полуслове, продолжил он свой монолог – и она рано или поздно ушла бы от меня…
И я подумал, что лучше будет, если это случится по моей инициативе - мне решать, чему быть и чему не быть. Я старше её и я мужчина!
Он вновь надолго замолчал, ходил по комнате, иногда останавливался перед окном, смотрел в темноту и вновь начинал ходить.
Я понимал его - у каждого из нас бывают в судьбе переломные моменты, когда кажется, что жизнь заканчивается, что впереди уже ничего светлого и радостного не будет!
Лёша неожиданно продолжил: - Наталья долго не могла поверить, что я её люблю, да и для меня это было новостью – он грустно усмехнулся. – Я достаточно волевой и рассудочный человек и мне казалось…
В конце концов случилось так, что я понял – без неё мне трудно прожить и день!
А она успела ко мне привыкнуть и её чувство постепенно становясь обыденностью, угасало.
Она уже не хотела ехать со мной в деревню, жаловалась, что я её никуда не беру с собой, хотя была занята с утра до вечера: то зачёты с экзаменами, то тренировки, то соревнования.
Но главное, Наташа расцвела, обрела уверенность в своих силах, в своей привлекательности для других, и отношения между нами медленно, но неуклонно менялись - чем больше я влюблялся и «тонул», тем меньше она ценила мои влюблённые жесты…
Она стала необязательной - обещала после своих дел позвонить и не звонила; обещала прийти и не приходила, ссылаясь на занятость и усталость.
И я решил, пока не поздно, взять инициативу на себя!

В один из вечеров, когда я ждал и а она не пришла, позвонил ей сам и сказал, что нам лучше не видеться больше, что я завёл себе новую женщину…
И бросил трубку!
Это было месяца два назад…
Лёша надолго замолчал и потом криво улыбнувшись произнёс:
- И как же я в это время мучился!..
Лёша потер глаза: - Началась бессонница. Я, как пьяный ходил днём шатаясь от усталости и нервного истощения. Иногда готов был звонить ей и соглашаться на все унижения, лишь бы раз в неделю видеть её вновь!
Но в последний момент что – то удерживало или мешало мне набрать её номер…

Печка разогрелась, пыхала жаром и Алексей снял свитер. Щеки его порозовели, глаза лихорадочно поблескивали - он вновь переживал уже прошедшее и грустил об утраченном!
- Я позвонил ей через две недели и сказал, чтобы она не мучилась ревностью и разочарованием, что у меня нет никакой женщины, что я это придумал, что я её люблю по – прежнему, но что не хочу дружбы с её стороны, а только любви!
Конечно я запинался, когда выговаривал слово любовь, потому что считаю его выражением чувства необыкновенного, почти смертельного и уверен, что любить способны единицы из сотен, а остальные, говоря «я люблю тебя» имеют ввиду, прежде всего чувство, которое испытывают к себе самим, а потому, для большинства надо бы проговаривать - «я люблю себя».
Я неистово хотел её видеть, и вместе с тем понимал, что нам лучше больше не встречаться - лучше для неё и наверное лучше для меня...
А потом была зима...
Я зверски уставал, приезжая на дачу рубил дрова, топил печь, засыпал в два часа ночи и видел с мутные сны. Просыпаясь утром, во всём теле чувствовал усталость и ломоту в костях!
Одним словом из бодрячка, каким был совсем недавно, превратился в запущенного, страдающего приступами тоски, пожилого холостяка!
Лёша замолчал, теперь уже насовсем.
Он рассказал то, что хотел рассказать, но в конце рассказа уже, как все одинокие люди, жалел о том, что раскрылся мне, а я чувствуя его невольное недоверие, в свою очередь обиделся. Так бывает…
Я надеялся, что вечером мы ещё сходим в гости на уху, к доблестному подводнику, но просчитался – Лёша ударился в воспоминания.
Конечно я ему сочувствовал, но здесь была история, в которой он сам был виноват - ведь влюбился он, что называется по собственному желанию, вот и мучился.
Так в жизни всегда бывает, а о том, почему он позволил себе влюбиться – он умолчал…

Вслух я говорил Лёше:
- Ты ещё не старый и ты нравишься женщинам. Тебе надо переболеть Наташей. Это на год, не больше… Потом будет легче. Ты ошибся в одном - ещё Пушкин писал:
«Чем меньше девушек мы любим, тем больше нравимся мы им» - а ты попросту отдался чувству!
Это смело, это искренне, это благородно, но кто сейчас способен это оценить? – вопрошал я, а Лёша грустно качал головой…
Ему было плохо всё это время, последние месяцы – я это давно заметил, по его необычному равнодушию, ко всему, что было вне его переживаний, по его порой отсутствующему виду.
Я вспомнил его прежние шуточки, лукавые улыбочки, смешные каламбурчики – с ним раньше было весело.
Сейчас он сильно переменился и я понимаю почему - однако за всё в жизни надо платить и потому.
Я ему просто искренне сочувствую, но ничем не могу помочь - ему сейчас никто не в состоянии помочь, даже Наташа. У них попросту всё заканчивается и может быть ещё не кончилось, но…

… Время подходило к десяти. Мы конечно никуда не пошли. Лёша выговорившись немного оттаял и улыбаясь рассказал, что Иван Петрович, считается местным Дон – Жуаном…
- Тут осенью скандал приключился – посмеивался Лёша.
– Жена Иван Петровича уехала на курорт лечить печень, а к нему в гости, из соседней деревни зачастила Вера Петровна, их общая знакомая, одинокая дама. (Здесь все всех знают).
Придёт, обед ему сварит, бельишко возьмёт постирать. А то Иван Петрович к ней в гости отправится, да на несколько дней…
Ну, а ты сам видел, какой он шустрик и без предрассудков – Лёша засмеялся.
А тут жена раньше срока приезжает – говорит, что-то сердце по дому скучает.
Приехала а Иван Петровича дома нет, стала его искать, кто – то услужил, да всё и рассказал…
Вера Петровна, бывшая учительница - человек интеллигентный и уважаемый, но и это её не спасло - жена Ивана Петровича скандал учинила, окна в доме «разлучницы» побила, оскорбляла плохими словами!
Я от души смеялся над Лёшиным рассказом, представляя бравого отставника в неловкой ситуации.
Лёша закончил рассказ уже из своей кровати:
- Вера Петровна в суд на жену Ивана Петровича подала, но его всё откладывают - конечно скандал, смех на всю деревню, обида, но дело то не судебное…
Лёша зевнул и прокомментировал:
- В Законодательном Собрании скандалы посмешнее бывают…
Я вскинулся и спросил – Что, тоже на почве?
- Нет – сдержанно улыбнулся Лёша – если бы? - и стал серьёзным.
- Недавно моего шефа около дома бандюки избили - в больницу попал. Он говорит, что его запугивают, чтобы в «чужие дела» не лез, а он пытается разоблачить депутатов, которые и в Законодательном заседают и в частных фирмах подрабатывают. Голову ему пробили и рёбра сломали…
Мы ещё немного поговорили о работе Собрания, потом поставили будильник на два часа ночи и погасили свет. Утром, в шесть часов утра электричка уходила на Питер…

… В темноте зазвенел будильник. Я не спеша поднялся, и включил свет. Лёша заворочался и отвернувшись к стене продолжал спать. Включив плитку, поставил чайник. Достал продукты и разложил их на столе. Однако есть не хотелось, а хотелось спать - деревенский воздух действует как снотворное…
Сделав бутерброды и заварив чай, я подошёл к кровати, чтобы разбудить Алексея. Он дышал тихо, с большими перерывами. Зубы и губы были плотно сжаты, мышцы тела напряжены.
Я только прикоснулся к его плечу, а он уже открыл глаза и спокойно, будто и не спал вовсе, проговорил: - Да, да… Встаю…
Я извинился: – Мне жаль тебя будить…
Он заулыбался: - Что ты, что ты! Я уже выспался – и быстро начал одеваться.
Надо отдать ему должное – что бы не происходило у него в душе, но держался он достойно.
Попив горячего, крепко заваренного чаю, вышли из избушки около трёх часов ночи. На улице была оттепель и на небе не видно ни одной звезды. Деревенская улица была хорошо освещена уличными фонарями, но спустившись с крутого берега на лёд, словно погрузились в спрятавшуюся, под речным обрывом, ночь!
Шли медленно, щупая санную колею ногами - Алексей шагал впереди и мне было не до разговоров. Втянувшись в ходьбу разогрелись. Остановившись на минуту, сняли из под курток тёплые свитера. Перейдя реку, задержались на высоком берегу - смотрели на оставшиеся позади, деревенские огни.
Каждый в это время думал о своём - я остался доволен поездкой: много впечатлений, много хороших разговоров и Лёша для меня стал ещё более близким и понятным человеком. Я стал его ещё больше уважать!
Выйдя на асфальт дороги, пошли не торопясь и разговор уже переключился на городские темы.
- Ты знаешь. – начал Лёша – чем больше я общаюсь с депутатами, тем больше хочется уйти с этой работы - если бы не наша дружба с шефом, то я бы уже давно покинул «стены» Собрания - он широко улыбнулся.
- Его сейчас одного нельзя оставлять - ведь он тоже живой человек, может бросить копать это «болото» и сделает вид, что его это не касается…

… Начался ветер прилетающий откуда-то из-за дальних полей и приносящий далёкие звуки собачьего лая. Лес на обочине стоял тёмной стеной и только изредка, вдалеке проглядывали серые прогалины. Помню, что пока шли сюда на Свирь, то видели на обочинах несколько домов, а сегодня тьма была непроглядная и потому, дома прятались в ней как за занавесом…
Долго шли молча, а потом Лёша спросил: - А как у тебя дела на работе?
Я привычно стал перечислять чиновников районной администрации с которыми успел поругаться за последний год.
- Они работают только для себя – стал я объяснять.
– Они работают на «государевой» службе, получают зарплату с наших налогов, но ведут себя как владельцы своих чиновных кресел. И если частный предприниматель, ошибётся в своём деле, он свою ошибку будет расхлёбывать рискуя личными деньгами, благополучием, а иногда, по нашим временам, даже жизнью - сам знаешь, бандиты сейчас весь частный сектор контролируют!
Государственные же чиновники ни за что не отвечают, «двигают» своих, заваливают работу и в конце концов, с них, как с гусей вода – знай себе штаты увеличивают и ещё гордятся, что за малую работу, получают большие зарплаты.
Это своеобразная «культура работы» в русских госучреждениях, а при таком отношении - когда на конечный результат никто не обращает внимания, лишь бы бумаги и отчёты были в порядке - всё разваливается!
Я разгорячился - пришла моя очередь исповедоваться: - И вот десятки, сотни тысяч, миллионы таких горе-работников ходят на службу, получают зарплату, выступают на совещаниях и семинарах, а дела идут всё хуже и хуже!
И это ещё полбеды, но они ведь угнетают всех несогласных, всё новое встречают презрительно-подозрительно и губят всё неординарное и направленное в будущее. И они ведь друг за друга горой стоят!
Я уже шёл по дороге первым и словно на автопилоте, разыскивал, чувствовал правильную дорогу.
- Они ведь, как плесень – скреби ножом, кипятком поливай, а ей хоть бы что. Только настырнее после этого становятся…
- Тот, кто начиная службу сидел в общей комнате, смотришь уже обзавёлся собственным кабинетом, завёл секретаршу, повесил на двери табличку с часами приёма и всё. Его уже голой рукой не возьмёшь, даже если он дурак дураком, и взятки берёт ловко и привычно. А ничего не докажешь!
Я сделал паузу вглядываясь в тёмное пятно на обочине, а потом продолжил: - Рука руку моет. Они друг друга в районе хорошо знают, зачем им лишние хлопоты и работа с новыми веяниями.
- Неплохо живём и без инициативных людей, говорят они своим поведением.
Их завтрашний день не интересует - они живут как философы – одним днём, но разница в том, что они обыватели и потому, глубоко о чём - то думать не привыкли, и не научены!
Они знают одно - у них есть свои интересы, а интересы людей их совершенно не интересуют!
- Система! – заключил я горячась, как обычно бывает в разговорах о чиновниках.

…На востоке появилась синеватая полоска и когда мы свернули с асфальта на станционный отворот, стало почти совсем светло - сквозь серую плёнку ненастного утра, проглянули уже ненужные огоньки сонной станции…
Мы пришли раньше назначенного срока на полчаса и стояли на платформе, подрагивая от недосыпа и холодного ветра дующего с востока…
Жёлтой звёздочкой, впереди мелькнула фара тепловоза и мимо с громом, скрипом и ветром пронёсся грузовой состав, оставив за собой тишину, лесное эхо и пустоту раннего утра.
Вспомнились стихи Бориса Пастернака из сборника «На ранних поездах»:

…Навстречу мне на переезде
Вставали вётлы пустыря,
Надмирно высились созвездья
В холодной дали января.

Вдруг, света хитрые морщины
Сбирались щупальцами вкруг.
Прожектор нёсся всей махиной
На оглушенный виадук…

…Я читал, вспоминая слова с пятого на десятое, а Лёша слушая с восторгом говорил: - Хорошо! Как хорошо!
- Я ведь в Переделкино бывал зимой и представлял, как Пастернак не выспавшись, рано утром, стоял у переезда – там есть такое место, а мимо, с грохотом и стоном рельс, проносились металлические чудовища, пышущие горячим паром - паровозы. И страшно выл гудок…

...Незаметно вывернула из – за спины и мягко «подплыла» к платформе электричка.
Мы поднялись в натопленный вагон и заняли пустые скамейки в купе. Лёша устроился поудобнее и задремал, а я смотрел в окно, на пробегающие мимо станционные пустынные посёлки, тёмные еловые леса, широкие заледенелые реки ещё засыпанные снегом.
Ближе к Питеру, вагон стал заполняться. Вошли и сели напротив, молодая пара. Она, в красивой, дорогой шубе, он, в замшевой куртке и без шапки.
Она держала его за руку, смотрела влюблёнными глазами, а он к этому уже привык, равнодушно поглядывал в окно и читал свою книгу.
На очередной станции вошла их знакомая и он встал, поклонился и вновь сев, продолжил читать книгу, а подружки защебетали, обсуждая американское модное кино - тогда повсюду гремел «Титаник».
- А Леонардо Ди Каприо, ну просто душечка! – ворковала вошедшая, и ей вторила её подруга. Молодой человек читал не отвлекаясь и я заметил, что это тоже американский переводной детектив.
На очередной остановке, в вагон, толпой вошли мрачные, не выспавшиеся дачники, возвращающиеся в город после выходных. Вскочил в вагон и книгоноша и прочистив горло сладким баритоном заученно заговорил:
- Уважаемые пассажиры! Я приношу свои извинения, но в продажу поступила книга о новых злодействах крестных отцов мафии в Америке. Автор продолжает тему знаменитого американского фильма «Крестный отец»!
Он решительно двигался по вагону, показывая обложку, с мужественно выглядевшим мужиком в шляпе и чёрным пистолетом в руке.
Книгоноша перешел в соседний вагон, так и не продав ни одного экземпляра, а я подумал: «Интересно, кто им эти зажигательные рекламные тексты пишет»?
Электричка приближалась к Петербургу. Лёша перестал дремать и начал рассказывать, что материалы о институтском теннисе, он отправил в Москву и ждёт, когда там его напечатают - он говоря это зевал и равнодушно поглядывал за окно…
...Мы вновь становились городским жителями – болтливыми, скрытными, занятыми работой и проблемами зарабатывания авторитета и денег!
Электричка, минуя грязную промзону, мягко вкатилась в большой вокзал и подошла к перрону.
Из станции вышли вместе с суетливой, взъерошенной толпой, по переходу спустились в пыльное метро, быстро попрощались и Лёша, мелькая в потоке людей длинноволосой бородатой головой, вскоре исчез в многолюдье.
А я, чуть прихрамывая - болела нога от длинных непривычных переходов пешком, направился в другую сторону - мне нужно было на правый берег Невы…

Лёша ушёл, а я поехал к себе на квартиру. Высадившись на Ладожской, обошел торговые ряды, купил себе продуктов и отправился «домой» - в моей снятой на время квартире, после заброшенности деревенского дома, всё выглядело современно, чисто и ухоженно.
В своё удовольствие накупавшись в ванне, отогревшись от всех замерзаний на Свири, я приготовил себе поесть: сделал салат, поджарил лук с курочкой, заварил ароматный зелёный чай. Поел неспешно, читая что - то детективно – неправдоподобное и поэтому, не задевающее сознание.
Через время, я стал зевать и подумал, что можно пораньше лечь спать и
засыпая, долго вспоминал нашу поездку, видел грустное, умное лицо Алексея рассказывающего о своей любви!
Он для меня открылся с какой-то совершенно необычной в наше время, романтической, может быть даже трагической стороны, как человек героический, человек решительного действия и потому незабываемо, даже
как–то литературно обаятельный!
Тот, кто не видел такие лица в моменты откровенных разговоров, не ощущал исходящей от этих людей силы убеждённости, тот не поймёт, почему таких людей любят лучшие и замечательные красавицы, после одного взгляда на их не очень красивые, но мужественные лица, почему их уважают не только доброжелатели, но и враги, готовые сказать, подобно китайским мудрецам, придумавшим надпись на надгробье врага: «Мы смиренно надеемся, что при вашем новом рождении, вы, когда-нибудь станете нашим другом и учителем»!
Его серьёзность, глубина внутренних чувств, оптимизм человека, верящего в добро и красоту, невольно заставляют задумываться о нашей собственной позиции в этом мире.
Лёша, несмотря на свою неухоженную внешность, невольно внушает симпатию всем окружающим и особенно женщинам - у женщин сохранился инстинкт симпатии к внутренней красоте, который, к сожалению, почти совсем утрачен мужчинами.
Но главное, Лёша, своим существованием заставляет меня поверить, что пока такие люди живут на свете, не всё потеряно для этого мира!

… С той поры, прошло много времени. Я давно живу в другой стране,
у меня новые друзья, но если честно, то их нет вообще - знакомые конечно есть, но…
Я иногда вспоминаю жизнь в России и почти каждый раз вспоминаю о Алёше Сергееве и переживаю - как он там поживает?!

...Недавно, через русских приятелей, я узнал, что Алёша трагически погиб.
Вот как это было…
… Он ехал одним из последних троллейбусов со дня рождения своего приятеля.
Троллейбус был почти пуст. На переднем сиденье видна была фигурка девушки, старающейся быть незаметной, а на задней площадке веселились подвыпившие молодые хулиганы со вкусом матюгались и подначивали друг друга заняться девушкой.
Они были совершенно уверены, что ни водитель, ни длинноволосый бородатый мужик не помешают им. Их кожаные куртки были как униформа, показывающая , что они принадлежат к бандитам, или «косят» под бандюков
Наконец один из трёх хулиганов пошатываясь прошёл по проходу вперёд и сел рядом с девушкой.
- Подвинься дорогая! - проговорил он решительно и дохнул ей в лицо чесночным перегаром. Девушка молчала и сжавшись в комочек, смотрела замершим взглядом перед собой.
Лёша наблюдая за этой сценой начал заводиться и подумал:
«Бандюки конечно от неё не отстанут, если их не напугать…»
Он тяжело задышал, лицо его побледнело.
Решительно сжал зубы, он крикнул через весь троллейбус: - Оставьте девушку в покое или я позвоню в участок!
Он пошарил правой рукой по карманам, словно ища мобильник…
Один из хулиганов дёрнулся, воспринимая реплику одинокого пассажира, как оскорбление:
– Ну ты, мужик! Сидишь и сиди. Тебя не трогают и молчи!
Девушка, в этот момент вскочила и подошла к выходу…
- А мы тебя проводим – проговорил третий, до сих пор молчавший бандюк…
Лёша решительно встал и прошёл к передней двери и остановился рядом с девушкой, словно прикрывая её своим телом от разгорячившихся хулиганов…
Троллейбус затормозил, остановился на следующей остановке, девушка выпрыгнула почти на ходу и побежала через сквер к ближним домам.
Лёша собрался остаться в троллейбусе, но бандюки окружили его и хватая за полы пальто, матерясь гоготали: – И мы выходим браток. Ты в рот – компот, шибко смелый! Вот и выйдем, поговорим…
Один из хулиганов протиснулся вперёд и соскочил на асфальт, двое напирали сзади и Лёша вынужден был сойти вслед за ним. Водитель в кабине видя всё в зеркало, молчал и делал вид, что его это не касается…
Но только Лёша ступил на землю, как увидел, что первый бандюк, не поворачиваясь к нему наотмашь взмахнул левой рукой и он получил тупой удар в грудь.
Ступив по инерции ещё два шага вперёд, Лёша почувствовал, как по груди, под одеждой потекло что – то горячее и липкое. Отставшие бандюки с гоготом, вынырнули из-за его спины и почти побежали прочь, матерясь и размахивая руками…
Девушка к тому времени уже скрылась из виду, мелькнув последний раз тоненьким силуэтом, исчезла межу домами…

Лёша стоял пошатываясь и никак не мог понять, чем мог его ударить первый бандит. Он сделал несколько шатких шагов вперёд, понял, что теряет сознание и из последних сил подойдя к тонкому деревцу, растущему рядом с остановкой, обхватил его руками и так замер словно со стороны слушая всё происходящее в его раненном теле, …
Затем, утратив чувство реального мира, потерял сознание, зашатался и упал под дерево!
Машины, проезжавшие в этот поздний час мимо, освещали его тело светом своих фар. Некоторые водители замечали лежащего под деревом человека, но ни у кого не вызвала сочувствия, скорчившаяся фигурка под тонким деревцем - все уже привыкли и к пьяным на улицах, и к бомжам, которым негде было ночевать…
Знай они, что человек лежащий под деревом умирает – они наверное бы остановились, позвонили в скорую помощь, а так…
Лёша, не приходя в сознание, умер от потери крови под утро, через несколько часов после ранения - бандюк, ударивший его в грудь ножом, делал это не первый раз и потому, нож был направлен точно.

Утром, пожилая женщина первой пришедшая на остановку заметила тело, нерешительно подойдя поглядела на почерневшее бородатое лицо мёртвого Алексея Сергеева и махая руками, что – то истерично вскрикивая, стала останавливать проходящие мимо легковушки!
Наконец один из водителей тормознул, выслушал сбивчивый, испуганный рассказ женщины, и стараясь не приближаться к телу позвонил по мобильнику и вызвал скорую.
Вскоре, с воем сирены подъехала милицейская машина.
Осмотрев труп, милиционеры, опросив женщину и водителя, записав номера их телефонов, отпустили их, а сами остались ждать машину скорой помощи…

...Над городом, над страной, над всем миром занималась мутно – серая, осенняя заря. Вскоре на посветлевшем горизонте проявились серые, тяжёлые тучи и на порыжевшую, спутанную траву сквера упали несколько снежинок начинающегося снегопада…


Октябрь 1998 года. Лондон. Владимир Кабаков


Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте «Русский Альбион»: http://www.russian-albion.com/ru/vladimir-kabakov/ или в литературно- историческом журнале "Что есть Истина?": http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal