Лики святых

Последний раз этот человек был в храме около пятнадцати лет назад; обстоятельства сложились так, что он вернулся в лоно церкви.
Мужчина размышлял над тем, чтобы окончательно встать на путь истинный и поступить в высшую духовную семинарию – мирское ему вконец опостылело. А пока что он просто прислушивался, присматривался, приглядывался. По мере возможности посещал святые мессы, молился розарий и венчик милосердия, оставался на адорацию.
«Мне кажется, я уже созрел, – думал тот верующий, – Возможно, я принесу гораздо больше пользы, если пожертвую собой ради других и стану священнослужителем, дабы нести Слово Божье».
При храме состоял Дом милосердия, в котором проживали две пожилых женщины и монахиня, присматривающая за ними.
Летом там, в Доме милосердия потребовалась простая помощь – очистить территорию от сорняков и сухостоя. Мужчина с радостью откликнулся – но чем дольше он пребывал в Доме милосердия, чем больше он узнавал окружающих его людей, тем больше в его душе нарастало некое недопонимание.
Порой, оставаясь там, на обед, человек подмечал явно неодинаковое отношение монахини к своим подопечным – так, уже не первый раз он видел, что одной бабушке недодают то ложку, то вилку, то тарелку; ей приходилось либо самой идти за приборами, либо помогал ей он, человек новый и ещё посторонний.
Обе бабушки были стары и больны – одной семьдесят шесть, и другой семьдесят восемь. Но одна была несколько высокомерна, другая – полная ей противоположность. Одну прямо заставляли молиться по молитвеннику и читать Библию, хотя невооружённым глазом было видно, что у неё очень плохое зрение (недавно даже делали на глаза операцию). И сорняки она во дворе тоже дёргала, с её-то спиной, и мужчине было всячески её жаль – нельзя было сказать, что она ленится молиться или отлынивает от работы (ибо и на кухне она была монахине если не раба, то уж точно как прислуга). Другая же бабушка могла позволить себе опоздать на молитву – её высочество персонально звали после сна на обед и ждали, пока она соизволит прийти. Понятно, что и у неё больные ноги, и вообще такие хронические болезни врагу не пожелаешь, но всё же... Когда человек наблюдает некоторое время, то приходит к выводу, насколько же разительно отношение монахини к одной и к другой. С одной она точно спелась, потакали друг другу, с другой – точно чужая, лишняя. Так бывает, ибо мужчина был на месте другой бабушки и не раз – любимчики есть всегда, и всегда найдутся им противоположные.
Однажды человек не выдержал и высказал всё своё возмущение! Как они заступались друг за друга... Монахиня и одна из бабушек. А другая бабушка то краснела, то бледнела, не зная, куда себя деть – словно виновата она, а не другие, словно обижает она, а не её.
На первый взгляд монахиня казалась святой: и говорила она красиво, и поступала правильно – вот только было в ней что-то такое, что не позволяло мужчине довериться ей до конца – или какое-то предчувствие, или он просто слишком долго не ходил в церковь, обросши греховно и материально. Но и тогда, все эти годы он не был совсем уж без Бога, самостоятельно изучая Священное Писание. Но теперь уже не имеет значения, что он когда-то был министрантом и принимал Святое Причастие.
Монахиня, будучи ровесницей его матери, была несколько жестокой (как и его крёстный, которого он знал давно, и на котором, по большому счёту, держался весь римско-католический приход посёлка ввиду самой его личности и характера). Она считала, что человек не просто должен, но обязан молиться; что спешить к Иисусу нужно всегда – и не важно, болеешь ли ты, при смерти ли, работа ли. Она находила всё это отговорками.
«Вот, бабушки еле ходят – но они не пропускают ни одной мессы, – стыдя, говорила она, – А ты в разы моложе и не можешь (и/или не хочешь)». Видимо, она упускала тот факт, что бабушки уже давно на пенсии, и им не нужно идти на работу. «Каждую свободную минуту ты должен встречаться с Господом».
Постепенно эти нравоучения начали раздражать того человека: он соблюдал все заповеди, вёл здоровый образ жизни, а с ним обращались так, будто он закоренелый преступник, заядлый грешник; его отчитывали за каждый пустяк, точно маленького ребёнка.
«Посмотрите на других, – сетовал он, оправдываясь, – Они и пьют, и курят, неразборчивы в связях, у них сомнительный заработок... А вы ведёте себя со мною так, будто я кого-то убил или ограбил! Что я делаю не так? Чем провинился? Многие гораздо хуже меня, но замечаете вы именно меня и ту несчастную бабушку, которая на вашем попечении!».
«А ты не смотри на других, – отвечали ему, – Гляди на себя. Если с тобою рядом живут плохие люди – кто знает, может именно через тебя и твою благодать они спасутся? И попадут в Царствие Небесное. Они менее грешны, ибо не знают Бога; ты же – крещёный, ты знаешь Бога, и с тебя спрос гораздо больше!».
Монахиня всячески старалась отговорить мужчину от семинарии, объясняя это как его собственной неготовностью, так и реальными примерами из жизни, когда семинарист почти завершил своё обучение, а «святые отцы» в самый последний момент говорят, что он не подходит – и восемь лет жизни впустую.
Всё это выглядело вполне убедительно и складно, но всё же было обидно, что его не хотят видеть священником – максимум смиренным братом или диаконом. Более того, простая монахиня каким-то образом имела огромное влияние – как на настоятеля прихода (который даёт рекомендацию), так и на ректора семинарии; и даже – на епископа всей архиепархии, который данной ему властью и полномочиями оставлял за собой последнее слово в данном случае. Они слушались её – или боялись (словно она знала что-то такое, что знать не следует), или её святость и авторитет были непререкаемы. Всё просто: она убедила их, они отказали ему. С её слов, она хотела, как лучше... Но она же – не Бог? Откуда ей знать об истинном призвании?
Настоятель прихода поначалу был очень добр и отзывчив, но постепенно, раз за разом всё это куда-то выветривалось и оставалось лишь «некогда» и «потом». Наверное, все они сначала такие, нет?
Настоятель имел приходской дом неподалёку от храма, но приглашал туда лишь избранных – иногда, например, на чаепитие (тех, кто ходил в церковь уже много лет). Три женщины средних лет регулярно ходили туда помогать по хозяйству – мытьё посуды, вытирание пыли, стирка, глажка, уборка. Ходили добровольно, не принудительно, а вот мужчину того настоятель (зная его много лет) всё не приглашал – наверное, сказывались те пятнадцать лет, которые человек провёл не во Христе. И верил настоятель сплетням и россказням чужих людей, задавая мужчине каверзные вопросы типа «Говорят, что ты интересовался исламом и хотел ходить в мечеть как мусульманин?» или «Ты по-прежнему занимаешься рок-музыкой?».
Случилось так, что мужчине тому настоятель потребовался очень срочно, и добрые люди сообщили, что его можно найти сейчас в приходском доме – но следует поторопиться, потому что он скоро уедет (настоятель действительно был человек очень занятой, то служа мессы в других сёлах, то встречаясь с администрацией этого посёлка, то ещё какие-то дела).
И поспешил человек тот в приходской дом – и предварительно позвонил, прежде чем войти – а войдя, увидел он такую роскошь, какую показывают лишь в кино.
Он услышал голоса и пошёл на них. И вот, дверь в одну из комнат приоткрыта, а там...
А там, в небольшом бассейне нагой священник и две женщины с ним. И женщина третья несёт бокалы...
Как же обет целибата?! Что вообще происходит???
Настоятель не услышал и не увидел его – настоятель был слишком занят; мужчина тихо и осторожно вышел из этого гнезда разврата и также тихо и осторожно закрыл за собой дверь.
На улице, на свежем воздухе не стало ему легче; поплыло всё перед глазами:
Крёстный, который, не будучи инвалидом, много лет нигде не работает и сидит у жены на шее, но который призывает тунеядцев идти работать; поучает всех жизни и вере, но у которого на компьютере (и на телефоне) сатанинская рок-музыка; которому до сих пор финансово помогают одноклассница и настоятель...
Настоятель, который оказался сущим оборотнем, ведя двойную жизнь; который скрепя сердце выжал из себя жалкие гроши, когда нуждался мужчина, который проходил в церковь много лет – но это тот же самый настоятель, который купил одной прихожанке целую квартиру, потому у той больная мать (а прихожанка эта ходит в церковь без году неделя). Где справедливость?
Монахиня, которая превратила одну из своих бабушек в рабыню, заставляя её через силу молиться, копаться в огороде и помогать готовить пищу – но это та же самая монахиня, которая с другой своей бабушки пылинки сдувает, потакая всем её прихотям и капризам; монахиня, которая лишь на первый взгляд улыбчива, добра, свята и бескорыстна – а по сути, ей было просто выгодно к концу года привести в храм новых людей – по той же схеме работает и финансовая пирамида. И мужчину она просто использовала – когда он бесплатно отпилил все сухие ветви у деревьев и вырвал все сорняки.
Один из священников, который во время катаклизма 2004 года в Индонезии собирал в «Красный крест» гуманитарную помощь вещами и деньгами... Есть веские сомнения, что это не пошло ему в карман! А новый нунций-испанец? Который позволяет себе курить трубку прямо на святом богослужении!
И таких «святых» – куча и совсем рядом (ведь всё это мужчина видел своими собственными глазами). А в ближайшем городе? А в мире?
«Я думал, за пятнадцать лет хоть что-то изменилось, хоть что-то поменялось, – с горечью отметил про себя тот человек, – Лучше бы я не возвращался, дабы не увидеть того, что есть скверна, что будет в памяти моей ещё очень долго. Лики святых преисполнены лицемерия, двуличия и корысти; и это далеко не все эпитеты, которыми можно обогатить их портрет».